посылались в нее богатые дары, так как правителя Феррары считали там королем 
всей Италии. Пиры здесь следовали за пирами. Особенно шумно отпраздновали в 
Ферраре проезд папы Пия II, задумавшего устроить новый крестовый поход против 
турок. К мысли о походе все отнеслись вполне равнодушно, но празднеств было 
много. Когда предприятие не удалось и папа снова ехал через Феррару, – 
празднества были еще великолепнее, еще шумнее. Что-то развратное, языческое 
было в этих пирах, где папа являлся окруженный языческими почестями, где 
духовенство встречалось громом светской музыки. 27 мая 1471 года умер последний 
из двух незаконнорожденных сыновей Николая III, Борзо. Остались в живых Николай,
 сын покойного Лионелло, и Эрколе I, законный сын Николая III; эти два 
наследника вступили в борьбу из-за престола. Произошла братоубийственная резня 
в Ферраре. Победителем остался Эр-коле I, и на другой же день на улицах, 
обагренных кровью граждан, началось прежнее безумное веселье.
Старинный род Савонаролы происходил из Падуи. В начале XV столетия его семья 
переселилась в Феррару по приглашению Николая III, пожелавшего видеть при своем 
дворе знаменитого врача падуанской школы Михаила Савонаролу, прославившегося не 
только своими знаниями, но и любовью к бедному люду. У Михаила Савонаролы был 
сын Николай, немало занимавшийся, как дилетант, философией, сводившейся тогда к 
простой схоластике, но еще более занимавшийся проеданием при феррарском дворе 
скопленных его отцом капиталов. Он был женат на Елене Буонокорзи, происходившей 
из знаменитой мантуанской дворянской семьи и отличавшейся возвышенностью души и 
почти мужским складом ума и характера. У этой четы 21 сентября 1452 года 
родился третий ребенок, сын Иероним. Ребенок был не особенно красив, не 
отличался ни детской веселостью, ни детской беспечностью; серьезный, вдумчивый, 
сосредоточенный, он не был ни для кого интересен. Но два его старших брата были 
неудачниками – один пошел в солдаты, другой управлял отцовскими имениями, – и 
семья сосредоточила все свои надежды на третьем сыне, предназначая Иеронима с 
детства к роли великого врача. Наружность Савонаролы можно обрисовать 
следующими чертами: он был среднего роста, скорее низенький, чем высокий, но 
умел держать себя с достоинством, и все его движения и жесты были благородны и 
грациозны; он казался скорее полным, чем худощавым, хотя, всматриваясь в него, 
можно было заметить, что его маленькие руки костлявы и обтянуты одной кожей, 
что эта бледная, покрытая легким загаром на лице кожа говорит о малокровии, что 
его возвышенный и благородный лоб не по годам изрезан морщинами; лицо нельзя 
было назвать правильным и красивым, но оно привлекало своею выразительностью; 
большой, горбатый орлиный нос, крупные, плотно сжатые губы, выражавшие 
твердость характера, блестящие, синие с зеленым оттенком глаза, напоминавшие не 
то южное небо, не то южное море, красиво очерченные брови, густые, длинные 
ресницы и наконец мягкая, грустная улыбка, – все это невольно останавливало на 
нем внимание даже незнакомых людей.
Задавшись честолюбивыми планами для своего внука, Михаил Савонарола начал умело 
и толково посвящать ребенка в тайны естествознания чуть не с колыбели, 
преподавая ему в то же время грамматику и латинский язык. Ребенок оказался 
крайне восприимчивым и сообразительным, схватывая знания на лету. К несчастью, 
дед умер, когда мальчику шел всего десятый год. Тогда образованием ребенка 
занялся отец, преподавая ему философию как необходимый, по тогдашним понятиям, 
подготовительный предмет перед изучением естественных наук и медицины. 
Подробностей относительно посещения мальчиком школы и имен его учителей 
биографы Иеронима Савонаролы не знают. Известно только, что он удивлял всех 
своими способностями и умением диспутировать. Фома Аквинат и арабские 
толкователи Аристотеля увлекли юношу до такой степени, что он мог проводить 
целые часы в этом лабиринте, разбираясь в не связанных между собою силлогизмах. 
Все глубже и глубже уходил он в науку, читал Библию, вникал в ее смысл, искал 
правды, серьезный, вдумчивый, отдыхая иногда от этой работы за рисованием, 
музыкою, писанием стихов.
Стремление к справедливости ежедневно сталкивалось с условиями окружавшей 
Савонаролу общественной жизни, и его чуткой впечатлительности противоречия 
представлялись на каждом шагу, начиная с мрачного замка с башнями и подъемными 
мостами, стоявшего среди города как укрепленный вражеский лагерь: в залах 
гремит музыка, сверкает драгоценное серебро и золото, звенит венецианский 
хрусталь, танцуют нарядные люди, а внизу в подземельях, за семью решетками, 
изнывают несчастные узники, совершаются страшные сцены пыток.
Чем беспутнее была окружающая жизнь, тем грустнее становился Иероним Савонарола.
 Он худел и бледнел, сторонился людей, был молчалив; раз посетив замок, он дал 
себе слово, что его ноги не будет более там, и, уходя в пустынные церкви, юноша 
с жаром повторял: “Heu fuge crudeles terras, fuge litus avarum!” (Увы, избегай 
жестоких стран, избегай берега скупых!)
Судьба готовила Савонароле еще одно разочарование, оказавшее влияние на его 
решение совершенно отрешиться от мира и его суеты. В соседстве с домом 
Савонаролы жил один флорентийский изгнанник из славной семьи Строцци. В лице 
этого изгнанника Савонарола увидел впервые нового человека, не похожего на 
окружавших его феррарцев, – страдальца за любовь к свободе, к отчизне. У 
Строцци была незаконнорожденная дочь. Савонарола влюбился в нее. В душе 
молодого человека зароились яркие надежды на лучшую долю, на личное счастье. Но 
чем светлее были эти надежды, чем обольстительнее были эти мечты, тем сильнее 
был нанесенный юноше удар. Гордые флорентийцы отвергли его предложение и 
оскорбили его, сказав, что “Строцци никогда не могут породниться с 
какими-нибудь Савонаролами”. Еще мрачнее стало настроение юноши, искавшего 
забвения в музыке и поэзии. В стихотворении “De ruina mundi” он подробно 
описывает свое душевное состояние: “Я вижу разрушенным весь мир, безнадежно