попранными добродетели и добрые нравы; нигде нет живого света и существа, 
стыдящегося своих пороков... счастлив только тот, кто живет грабежом, кто 
питается кровью ближнего, кто обирает вдов и опекаемых им сирот и толкает в 
пропасть бедняков. Образованным и мудрым считается только тот, кто побеждает 
силой и коварством, пренебрегает Христом и Богом и вечно думает, как бы 
погубить ближнего... Но у меня есть еще надежда, которая спасает меня от 
окончательного отчаяния: я знаю, что в другой жизни будет ясно тем, чья душа 
была благородна и высоко возносилась в своих порывах”. В душе Савонаролы 
постепенно крепло религиозное чувство, в котором одном он находил теперь покой 
и утешение, и он горячо молил Бога: “О Господи, укажи мне путь, по которому я 
должен идти!”
В то время путь для спасения мог быть только один: бегство от света и мирских 
соблазнов. Надо было отказаться от веселья, пьянства, разврата, роскоши, от 
всего, что одними покупается ценою пота и крови угнетенных ближних и ради чего 
другие идут на всякие преступления, грабеж и убийства. На этот путь спасения 
теперь все толкало Иеронима Савонаролу – и любовь к Фоме Аквинату, и случайно 
услышанная в Фаенце проповедь августинского монаха, произведшего на него, по 
его собственному признанию, неизгладимое впечатление. Ему хотелось уйти в 
монастырь не для того, чтобы из светского аристократа превратиться в 
аристократа духовного, от Аристотеля в миру перейти к Аристотелю в монастыре, 
как это делалось тогда. Нет, его привлекали подвижничество и трудовая жизнь, он 
хотел сделаться последним слугою ближних, чернорабочим, шить монашеские рясы, 
копать землю в саду, прислуживать на кухне. Этим только можно искупить грех 
своего происхождения, своего положения в свете, своей прошедшей жизни за счет 
ближних.
Но осуществление этого намерения встречало большие преграды в собственном 
сердце Иеронима Савонаролы, нежно любившего и отца, и мать и сознававшего, что 
его удаление из дома тяжело отразится на его родителях. Он долго колебался, и 
его страшно мучил вопрос: что скажут отец и мать, – главное – мать? Вот она 
смотрит на любимого сына испытующим взором, точно спрашивает:
– Что ты задумал?
У него нет сил сознаться; он потупляет глаза перед нею, горячо любимой, 
обожаемой им. 23 апреля 1475 года вечером он играл на лютне, замечтавшись, 
забывши окружающее, перенесясь мыслью в тишину монастыря. Из-под его пальцев 
лились тихие, хватающие за сердце звуки.
– Сын мой, это значит: разлука? – послышался тихий, скорбный вопрос матери.
Он не смел поднять на нее глаз, а грустные звуки стали еще грустнее.
На следующий день в Ферраре было большое празднество. Все родные Иеронима 
Савонаролы были на пиру в герцогском замке. Только он, по обыкновению, 
уклонился от пира и пошел за город, по дороге к Болонье. Вот монастырь ордена 
св. Доминика, к которому принадлежал и так почитаемый Савонаролою Фома Аквинат. 
Молодой человек постучался в него. Дверь отворили, и путник очутился за оградой.

На следующий день в ночной тишине монастырской кельи он взялся за перо и стал 
писать к отцу в Феррару: “Я не сомневаюсь, что вас глубоко огорчит мой отъезд, 
тем более что я ушел тайно. Но это письмо должно вам открыть состояние моей 
души и мои намерения, чтобы вы утешились и поняли, что я пришел к своему 
решению не по-детски, как, вероятно, подумают иные. Прежде всего прошу вас как 
человека, любящего справедливость и презирающего все ничтожное и преходящее, 
прислушайтесь более к голосу правды, чем к голосу страсти, которой подчиняются 
женщины, и рассудите на основании разума, прав ли я, покидая мир и исполняя 
свои предначертания? Что меня побудило вступить в монастырь – это страшное 
ничтожество света и испорченность людей: разврат, нарушения святости брака, 
обман, высокомерие, нечестие, проклятия и кощунства всех родов дошли в свете 
уже до того, что не находишь в нем более честных людей. Как часто вследствие 
этого я в слезах повторял: “Увы, избегай жестоких стран, избегай берега 
скупых!” Я не мог выносить злобу ослепленных народов Италии, где угасли все 
добродетели и торжествует порок. Этот свет мог мне дать только глубочайшую 
скорбь. Поэтому ежедневно я просил Господа Иисуса Христа, чтобы он избавил меня 
от этой грязи, и неустанно воссылал искренним сердцем кроткую молитву Богу: 
укажи мне путь, по которому я должен идти, так как к тебе устремляется душа моя.
 И Господь в бесконечной благости своей услышал меня и сжалился надо мною, хотя 
я и не стою этой великой милости. Ответьте же мне: разве не хорошо и не 
справедливо, когда человек бежит от низости и испорченности ничтожного света, 
чтобы жить как разумному существу, а не как животному среди свиней? И не было 
ли бы великой неблагодарностью с моей стороны сперва молить Бога об указании 
мне настоящего пути, по которому я должен идти, а потом, когда он в своем 
милосердии указал мне на этот путь, не следовать по нему? О Господь и Бог мой, 
лучше мне тысячу раз умереть, чем быть неблагодарным перед Тобою! Потому, 
любимый мой отец, вы должны не печалиться, а скорее благодарить Господа Иисуса 
за то, что он дал вам сына и не только сохранил его таким до 
двадцатидвухлетнего возраста, но еще и оказал ему милосердие, сделав его 
воинствующим рыцарем. Или вы не считаете за великую милость того, что ваш сын 
делается воином Христовым? Говоря короче: или вы любите меня, или – я знаю, что 
вы не скажете этого, – вы не любите меня. Если же вы любите меня, то что вам 
дороже во мне: тело или душа? Вы не можете ответить “тело”, так как вы не 
любили бы меня, любя во мне худшую из частей человека. Если же вы любите душу, 
то почему же вы не ищете спасения этой души? Вы должны торжествовать и 
радоваться этой победе. Я хорошо знаю, что без некоторой боли тела не обойдется,
 но тело нужно обуздывать разумом, особенно такому умному и сердечному человеку,