Очевидно, народу угрожала опасность утратить свою экономическую, а вместе с тем 
и политическую самостоятельность, а это, в свою очередь, не могло остаться без 
рокового влияния на всю государственную жизнь. Для предотвращения гибели 
римского крестьянства, то есть при условиях римской экономической жизни 
среднего сословия вообще, необходимы были серьезные и крупные меры. 
Удовольствоваться паллиативами, устраняющими последствия, не устраняя причин, 
значило не понимать важности минуты. К сожалению, таковыми именно оказались 
меры государственных людей Рима.
Правда, истощение экономических, физических и нравственных сил народа не 
ускользнуло от их внимания. Но они не были в состоянии, да большей частью и 
вовсе не желали вникнуть в суть дела и ограничивались бесплодными полумерами.
Что же было необходимо? Прежде всего – мир, освобождающий крестьян от воинской 
повинности и от тяжелых военных налогов, а затем – меры для восстановления 
крестьянских финансов – с одной, для ограждения их от капитала – с другой 
стороны, то есть возобновления разделов завоеванной земли в крупнейших размерах,
 с государственной помощью для основания нового хозяйства, и отдача земли в 
наследственную аренду без права продажи наделов, то есть именно то, что 
впоследствии предложил Тиберий Семпроний Гракх.
Несмотря, однако, на всю настоятельную необходимость этих мер, мы в конце 
концов не видим ни того, ни другого.
О сохранении мира нечего и говорить: за Ганнибаловой войной немедленно 
последовала вторая Македонская (200 – 197), потом Сирийская (192 – 190), далее 
постоянные испанские экспедиции, третья Македонская (171 – 168), третья 
Пуническая (149 – 146), Греческая (146) и так далее, и так далее: интересы 
внешней политики и казны для сената оказались более важными, чем интересы 
народа.
Что касается другой задачи правительства – восстановления и обеспечения 
экономического благосостояния народа, – то здесь, правда, были предприняты 
кое-какие меры, но далеко не в достаточном размере. Ветераны Сципиона за 
долголетнюю испанскую службу были награждены наделами в размере двух югеров за 
каждый год, проведенный вне Италии, так что, например, на тех, которые прибыли 
в Испанию еще в 218 году вместе с отцом и дядей Сципиона, приходилось по 36 
югеров.
Наряду с этим вскоре после войны были основаны восемь морских колоний, в 300 
человек каждая, – всего 2400 колонистов, а впоследствии – ряд других колоний, 
огромные, по римским понятиям, наделы которых должны были примирить латинских 
колонистов с их бесправным в политическом отношении положением. Впрочем, и 
здесь мы после 177 года не видим новых мер, за случайным исключением одной, 
основанной в 157 году, колонии.
Не говоря уж о том, что число 2400 римских граждан, получивших от имени 
государства поземельную собственность, конечно, до смешного мало, даже если к 
нему прибавить еще максимум 20 тыс. ветеранов Сципиона, и эти незначительные 
колонии не имели успеха. Несколько лет спустя после их основания оказалось, что 
некоторые из них были покинуты колонистами, отвыкшими в продолжение долгой 
войны от труда и предпочитавшими возвратиться в Рим, чтобы увеличить его 
голодный пролетариат.
В этом обстоятельстве, между прочим, уже проявилось одно из весьма опасных 
последствий долгой войны, удалявшей народ от домашнего очага и приучавший его к 
праздной и разгульной жизни за чужой счет, – страшная и глубокая деморализация.
Наглядным доказательством, до чего дошла эта деморализация, послужило 
знаменитое дело о вакханалиях (186 до Р.Х.). Во время следствия, вызванного 
случайным доносом, оказалось, что таинственный, происходивший по ночам культ 
Вакха, основание которого приписывали греку, волхву и прорицателю, носит самый 
безнравственный характер, прикрывая собою всякого рода насилия, убийства, 
подлоги, отравления и так далее. Меры, принятые против этого страшного зла, 
могут служить указанием на размеры, до которых оно разрослось: в 186 году было 
наказано, большей частью смертью, семь тысяч человек, а шесть лет спустя претор 
жаловался, что, осудив еще три тысячи, он все не видит конца следствию.
Если дело о вакханалиях наряду с опустением колоний и с быстрым возрастанием 
числа празднеств указывали, с одной стороны, на упадок привычки и любви к труду,
 а с другой – на распущенное стремление к удовольствиям, одним словом, на 
переворот, совершавшийся в нравственном облике народной массы, то другие факты 
доказывали, что изменения происходили и среди правящего класса.
В этом отношении необыкновенно характерны некоторые события во время знаменитой 
цензуры Марка Порция Катона (184).
В качестве цензора Катон имел право и обязанность устанавливать состав сената, 
внося в его списки новых членов или – по мере необходимости – исключая того или 
другого провинившегося в каком-нибудь отношении. На этот раз Катон исключил из 
сената семь человек, и среди них бывшего консула Луция Квинкция Фламинина, 
брата знаменитого и очень влиятельного победителя Македонии и освободителя 
Греции, Тита Квинкция Фламинина. “Сохранились, – говорит Тит Ливии, – и другие 
суровые речи Катона против исключенных из сената или из сословия всадников; 
самая строгая, однако, речь – это та, которая была сказана против Л. Квинкция, 
и если бы Катон сказал ее в качестве обвинителя до исключения его из сената, а 
не в качестве цензора после исключения, то и брат его, Т. Квинкций, если бы он 
тогда был цензором, не мог бы оставить его в сенате”. Между прочим, Катон 
обвинял Квинкция и в убийстве знатного галльского перебежчика из племени Боиев, 
который во время пира был введен в палатку консула, чтобы от него лично 
получить обещание защиты, и вместо этого поплатился жизнью вследствие дикого 
каприза римского главнокомандующего.