чтобы там работать, как вол, наподобие грубых крестьян, которые поражали 
гордившегося изяществом горожанина своей неотесанностью и необразованностью? 
Людей, относящихся так к жизни, – а их, разумеется, было огромное большинство – 
можно было временно увлечь, напомнив им про древних Цинциннатов и Дентатов, 
Фабрициев и Катонов, нарисовав им идеал состоятельного и ни от кого не 
зависимого земледельца; но заставить их отказаться от той постыдной праздности, 
которая делала их добровольными рабами надменных сенаторов, было невозможно.
Оказалось, что народ, на который реформатор думал опереться, не понимал 
необходимости реформы, что поднять его можно было лишь против его воли.
Задача оказалась более сложной, чем думал Тиберий. Но винить его в том, что он 
не заметил ставшего вполне ясным лишь со времени его гибели, что он не понял, 
как глубока деморализация городского пролетариата, было бы более чем 
несправедливо. Несмотря на постигшую его неудачу, несмотря на то, что его 
деятельность послужила началом эры междоусобных войн, казней и кровопролития, 
Тиберий принадлежал к числу самых выдающихся, самых возвышенных личностей, 
которых когда-либо выставило человечество. Искренний идеализм, глубокая и 
страстная убежденность, бескорыстное, самоотверженное стремление к 
общественному благу – вот характерные черты Тиберия Семпрония Гракха, те черты, 
которые дают ему право на место среди величайших героев и мучеников 
человечества. Не его успехи сделали его великим, а та высокая цель, к которой 
он стремился. Легко и удобно судить о личности по успеху, но вместе с тем и 
необыкновенно плоско и недостойно.
Резюмируя одним словом все, что нами сказано и что бы еще можно сказать о 
Тиберии, мы невольно вспоминаем надгробную надпись другого благородного 
мечтателя и несчастного человека, Иосифа II: “Saluti publicae vixit non diu sed 
totus”, т.е. он жил для общего блага не долго, но весь.



Глава III. Десять лет реакции

Трибун погиб, но не погибло его дело, и даже враги движения не могли не 
признать это. Комиссия триумвиров не была упразднена, место убитого Тиберия 
было занято П. Лицинием Крассом Муцианом, тестем брата убитого, и работы 
продолжались. Очевидно, сенат не решился внезапно приостановить ненавистные 
разделы и надеялся лишь постепенно изменить состав комиссии и заставить народ 
избрать вместо настоящих ревностных и усердных сторонников реформы более 
умеренных и консервативных аристократов, при помощи которых затем уже удастся 
свести всю реформу на нет.
Если аристократия таким образом делала вид, будто по существу примирилась с 
законами Тиберия и не согласна лишь с насильственным и революционным характером 
их проведения, то она при этом имела в виду, главным образом, ту чисто 
буржуазную по духу партию умеренных и аккуратных, центром которой были Г. Лелий 
и, главным образом, все еще находившийся в Испании Сципион Эмилиан. Обаяние 
Сципиона было так велико, что обе стороны с нетерпением ожидали его приговора о 
случившемся, так как знали, что от него в значительной степени будет зависеть 
настроение той деревенской массы, которая помогла Тиберию одержать свою первую 
и наиболее важную победу над сенатом.
Оказалось, что сенат, играя роль умеренного друга реформы и врага революции и 
революционеров, верно угадал взгляд Сципиона. Скоро в Риме узнали, что на 
известие о смерти шурина Сципион откликнулся известным гомеровским стихом: “Да 
погибнет так всякий, кто предпримет нечто подобное!” Друзья реформы и 
реформатора, а вместе с ними и переменившая снова настроение городская толпа, 
пришли в негодование и никогда не могли простить великому полководцу его 
жестокий и несправедливый отзыв. Но деревня молчала, и сенат торжествовал.
Победители все ради тех же умеренных и аккуратных друзей реформы поторопились 
придать убийству Тиберия характер законности. Было даже снаряжено особое 
следствие, особая комиссия для суда над заговорщиками, якобы желавшими вместе с 
Тиберием низвергнуть существующий строй государства, и началось преследование, 
в котором одинаково приняли участие как убийца Тиберия, П. Корнелий Сципион 
Назика, так и друг Сципиона Эмилиана, мудрый Г. Лелий. Впрочем, преследование 
коснулось лишь низших слоев общества: ни тесть Тиберия Аппий Клавдий, ни брат 
его Гай, ни другие вожди демократии, как то: консул 125 года Фульвий Флакк, не 
подверглись ему; поплатились лишь некоторые из клиентов Тиберия и приверженцев 
его из народа, – отчасти изгнанием, как Влоссий Кумский, отчасти смертью, как 
ритор Диофан и некий Г. Виллий, о котором рассказывали, что его держали в 
тесном помещении, полном змей и разных гадов.
Характерно для необыкновенного доверия и любви, которую эти люди питали к 
своему убитому другу-покровителю, было заявление Влоссия на следствии, что по 
приказанию Тиберия он без всякого размышления пошел бы на все. На вопрос 
Назики: “А если бы Тиберий велел тебе поджечь Капитолий?”, Влоссий сначала 
отговаривался тем, что Тиберий никогда бы не приказал ничего подобного, но 
когда вопрос был повторен, он воскликнул: “Хорошо, если бы он это приказал, я 
бы счел своей обязанностью повиноваться. Тиберий, наверное, не потребовал бы 
этого, если бы оно не было полезно народу”.
Но, несмотря на всю эту привязанность отдельных лиц к реформатору и реформе, 
сенат пока мог быть спокоен: народ, правда, стал носиться с образом своего 
мученика и преследовать его врагов, особенно Назику, криками и обвинениями в 
осквернении святейшего храма города – храма Юпитера Капитолийского, у подножия 
которого около статуй семи римских царей пал Тиберий. Народ так яростно