происходили последние события. Одно известие, один слух, одна сплетня заменяла 
другую. Сторонник Тиберия, Фульвий Флакк, знаками давший понять, что желает 
быть допущенным к трибуну, чтобы сообщить ему нечто важное из сената, когда 
очутился вблизи Тиберия, заявил, что собранные в сенате аристократы, не будучи 
в состоянии побудить консула к энергичным мерам, решили сами устранить Тиберия 
и для этого имеют при себе массу вооруженных клиентов и рабов.
Тиберий передал известие своим сторонникам, которые тотчас подобрали тоги и 
вооружились обломками копий, которыми служители сохраняли порядок в народных 
собраниях. Стоявшие дальше недоумевали, что бы это могло значить, и, чтоб 
объяснить им причину, Тиберий поднял руку к голове, желая указать этим ту 
опасность, в которой он находится. Враги же истолковали это так, будто он 
требует, чтобы народ ему преподнес диадему, и бросились с этим известием в 
сенат.
Заседание сената, и без того очень бурное, приняло теперь еще более 
беспорядочный характер. Сенаторы – а во главе их П. Корнелий Сципион Назика – 
требовали, чтобы консул заступился за республику и прогнал тирана. Но все их 
крики и просьбы, все их мольбы и угрозы остались бесполезными: спокойный юрист 
и тайный друг реформы, Сцевола заявил, что он со своей стороны не начнет 
незаконных действий – из этого мы можем заключить, что со строго юридической 
точки зрения все действия Тиберия до сих пор не были незаконны и что он никогда 
не убьет ни одного гражданина, не выслушав его защиты. Если же народ, 
поддаваясь убеждениям или насильно, сделает незаконное постановление, он, 
консул, никогда не утвердит его.

Такое спокойствие консула вывело Назику из себя. Он вскочил и воскликнул: “Так 
как первый магистрат города изменяет ему, то пусть последует за
мною
,кто еще хочет поддержать законы!” Сказав эти слова, он покрыл голову концом 
тоги и бросился к Капитолию. Следуя за ним, сенаторы обернули тоги около левой 
руки и без особого затруднения проложили себе дорогу к толпе ближайших 
сторонников Тиберия: и среди революции ореол, окружавший аристократию, не 
потерял своего влияния на толпу, не решавшуюся сопротивляться этим бывшим и 
настоящим эдилам, трибунам, преторам, консулам и цензорам, представителям 
древних родов Валериев и Горациев, Сципионов и Фабиев, в которых, казалось, 
была воплощена вся слава и все величие Рима. Не встретив сопротивления в толпе, 
сенаторы, а за ними их клиенты и рабы, вооруженные палками, дубинами и ножками 
покинутых вследствие бегства народа скамеек, с ожесточением бросились на тех, 
которые окружали непосредственно самого трибуна. Многие из них бежали, многие 
были убиты. Сам Тиберий, видя невозможность сопротивления, обратился в бегство, 
рассчитывая, вероятно, оправдаться в возводимых на него обвинениях, как только 
страсти улягутся, и затем снова приняться за свое дело. Но ему не удалось 
спастись: кто-то схватил его за тогу, он оставил ее в его руках и побежал 
дальше в одном нижнем платье, но споткнулся и упал на трупы своих сторонников. 
Между тем как он старался подняться, один из его товарищей по трибунату, Публий 
Сатурей, нанес ему первый удар в голову; второй удар приписывал себе некто 
Луций Руф, который впоследствии хвастал своим позором. Вместе с Тиберием 
погибли еще 300 человек, все были побиты палками и камнями, а не настоящим 
оружием.

“Это, – пишет древний биограф Тиберия, – как говорят, было первое восстание в 
Риме со времени упразднения царской власти, подавленное убийствами и кровью 
граждан. Все прежние беспорядки, которые тоже не были незначительны и возникали 
отнюдь не по ничтожным побуждениям, всегда удавалось устранить взаимными 
уступками, так как аристократы боялись народа, а народ питал уважение к сенату. 
И теперь, по-видимому, если бы только борьба с ним носила более мягкий и 
спокойный характер и если бы не приступили к убийствам и кровопролитию, Тиберий 
согласился бы на уступки, тем более, что на его стороне было не больше трех 
тысяч человек. Но легко заметить, что вся коалиция против него имела своим 
основанием скорее гнев и ненависть богатых землевладельцев, чем те причины, 
которыми они старались прикрыться”.
Враги трибуна на этот раз могли торжествовать победу. Но они ошибались в 
расчете, думая, что убийством и кровью защитника народа раз и навсегда 
подавлено все сосредоточившееся около него движение и что революция стала 
невозможной, когда исчез ее первый представитель. Они не поняли, что таким 
образом лишь дали своим врагам мученика, имя которого даже противники не могли 
запятнать ни одною пошлою, ни одною грязною чертою. Позволительно было 
сомневаться, возможно ли достигнуть той цели, которую поставил себе Тиберий, 
внезапно и одним ударом, и не необходимо ли здесь, кроме внешнего факта, еще 
изменение сложившихся постепенно за последнее время привычек и взглядов, одним 
словом, – изменение нравственного облика римлянина того времени. Но, во всяком 
случае, в желательности и необходимости самой реформы среди беспристрастных 
людей не могло быть сомнения, а это не предвещало ничего хорошего ее врагам.
Народ, правда, не оказался на высоте положения. Земледельцы в решительный 
момент не защитили и при данных условиях не могли защитить своего заступника; 
городская толпа и не думала вовсе выступить более энергично за него. Она совсем 
не желала покинуть города, где за нею ухаживали гордые аристократы, где она 
спокойно жила на чужих харчах, где один праздник, одно зрелище сменялось другим,
 где хлеб был дешевле, чем в деревне, а нередко раздавался и даром, где, одним 
словом, удобств было больше, а труда меньше. С какой стати ей стремиться к 
приобретению куска земли где-нибудь далеко от столицы, от ее роскоши и удобств,