Это факт, что наш мир – Танталов ад, мы ничего не знаем о Вселенной и в то же 
время не можем сказать, что вообще ничего не знаем. Я не могу сказать, что эта 
цепь (указывая на часовую цепочку) существует, но когда я думаю о ней, то знаю, 

что она существует, хотя это, может быть, и иллюзия моего ума. Я, может быть, 
все время вижу сны. Может быть, мне грезится, что я беседую с вами и что вы 
слушаете меня. Никто не может доказать, что это не так. Само существование 
моего ума, может быть, иллюзия, так как никто никогда не видел своего ума; 
и все-таки мы считаем существование его доказанным. То же самое и относительно 
всего прочего. Я не считаю несомненным существование моего тела и в то же время 

не могу сказать, что оно не существует или что оно не мое. Таким образом, мы 
стоим между знанием и незнанием, в таинственной полутьме, где истина 
смешивается с заблуждениями, но где именно они встречаются – никто не знает. Мы 

бродим среди грез, наполовину спящие, наполовину бодрствующие, проходя всю нашу 

жизнь в тумане. Это участь каждого из нас. Это судьба любого чувственного 
знания, любой философии, всей нашей хваленой науки. Такова Вселенная!

Обо всем, что вы называете материей, умом, духом или чем хотите, так как вы 
можете давать им какие угодно названия, мы не можем сказать, что они есть и в 
то же время не можем сказать, что их нет; не можем сказать, что все они – одно, 

и не можем сказать, что они – многое. Эта вечная игра света и тьмы – 
многообразная, неразборчивая, неясная, неделимая, заставляющая вещи казаться 
фактами, и в то же время не фактами, всегда кажущаяся реальностью и 
заставляющая нас верить, что мы бодрствуем и в то же время спим, – называется
майя
. Она – простое утверждение факта. Мы рождаемся в майе, живем, думаем и грезим 
в ней. В ней мы философы и религиозные люди, дьяволы и даже боги. Расширьте 
любую вашу идею насколько можете, направляйте ее все выше и выше, называйте ее 
бесконечной или какими хотите именами, и все-таки эта идея будет в майе. Иначе 
и быть не может. Все человеческое знание – только обобщение майи, только усилие 

узнать ее, как она есть в действительности. Это дело
нама-рупы
, имени и формы. Все, что имеет форму, все, что вызывает в уме идею, – все в 
майе. Немецкие философы говорят, что все подчинено законам времени, 
пространства и причинности. Но все это тоже в майе.

Вернемся немного назад, к ранним идеям о Боге, и посмотрим, что сталось с ними. 

Мы прежде всего замечаем, что при настоящем положении вещей идея о некоем 
существе, вечно любящем нас, – употребляя слово «любовь» в нашем собственном 
смысле – вечно бескорыстном и всемогущем и в то же время управляющем этой 
Вселенной, невозможна. Чтобы высказать эту идею о личном Боге, требовалась 
смелость поэта. Поэт спрашивает: «Где ваш справедливый смысл и милосердный Бог? 

Разве он не видит, как погибают миллионы миллионов его детей в форме людей и 
животных, не могущих прожить ни одного мгновения, не убивая при этом других 
существ. Можете ли вы вдохнуть хоть один раз воздух, не уничтожив тысячи 
жизней? Вы живете потому, что миллионы умирают. Каждый момент вашей жизни, 
каждое ваше дыхание – смерть тысяч, каждое ваше движение – смерть миллионов. 
Каждый кусок, который вы едите, – смерть других миллионов. Почему же они должны 

умирать? Есть старый софизм: «Они такие низкие существа». Может быть. Но мы в 
этом не уверены. Кто знает, кто более велик, – муравей ли по сравнению с 
человеком или человек по сравнению с муравьем? Кто докажет то или другое? Не 
потому ли человек выше, что он может строить дома и изобретать машины? Но тот 
же аргумент с таким же успехом можно употребить и иначе: так как муравей не 
может построить дома и изобрести машину, то поэтому он более велик. В одном 
случае не больше основания, чем в другом».
Оставляя даже этот вопрос в стороне, признавая несомненным, что это очень 
низкие существа, почему они должны умирать? Если они очень низки, то имеют еще 
больше права на жизнь. Они более склонны к физическим проявлениям и потому 
сильнее, чем вы и я, чувствуют удовольствие и боль. Кто из нас может есть с тем 

же увлечением, как собака или волк? Наша энергия не в чувствах; она в разуме и 
духе. У собаки же вся душа в чувствах, она сумасшествует, увлекается, 
наслаждается вещами так, как мы, человеческие существа, не можем и мечтать, и 
ее физические страдания пропорциональны ее наслаждениям.
Количество наслаждения измеряется той же мерой, как и количество страдания. 
Если удовольствие испытывается животным гораздо сильнее, то и чувство боли 
животного в тысячу раз сильнее, чем то же чувство у человека. И они должны 
умирать! Несомненно, что боль и страдания, испытываемые животными, в тысячу раз 

больше, чем у человека, и мы все-таки убиваем их, не смущаясь их страданиями. 
Это – майя.
Если мы допустим, что есть личный Бог, подобный человеческому существу, который