сочувствие ко всему, что существует, «а значит» — 
страдает ради
искусства. Что до искусства, оно связано не столько с чувством, сколько с 
нервами... Бодлер очень
нервный... Верлен трогательно-чувствителен. В этом все дело — тонко ощущать 
боль, изысканно
впадать в тоску, изысканно поклоняться страданию. Здесь в дело вступает нежное 
попечительство
католицизма — длинные белые свечи на алтаре, аскетически-прекрасный молодой 
священник,
позолоченная дароносица, тонкое благоухание ладана...
Чтобы исполнять роль правильно, необходим легкий привкус цинизма — исповедание
материалистических догм, объединенное (ведь последовательность запрещена!) с 
мрачной
болтовней о «воле к жизни»... Общий итог — жизнь омерзительна, но красота 
блаженна. А
красота... о, красота! — это все прекрасное. Не слишком ли это очевидно, 
спросите вы? В том и
заключается очарование, показывающее, как вы просты, как католически-невинны. 
Да, невинны.
Красота всегда непорочна, что бы там ни говорили. Конечно, есть на свете 
«ужасы» — боль,
дикий взор любителя абсента, бледные лица «невротических» грешников; но все это 
—у наших
парижских друзей, такой-то «группы», которая встречается в таком-то кафе.
Джонсон стал католиком в том самом году, в каком написал это эссе; в нем была
несомненная строгость. Однажды он сказал Йейтсу, что люди, отрицающие вечную 
гибель,
должны бы понять, как они невыразимо вульгарны.
Напряженную чувствительность Джонсона в том, что касается веры и монархии (на
самом деле он был сторонником Стюартов), можно почувствовать в двух его самых
известных стихах, «Темный ангел» и «У статуи короля Карла на Черинг-Кросс». Он
постепенно спился после того, кик врач (сейчас мы сказали бы — с почти 
преступной
халатностью) посоветовал ему выпивать, чтобы избавиться от бессонницы. Йейтс 
описывает
его падение в своих «Автобиографиях». Ле Гальен, возможно, уже предчувствовал 
тогда, в
«Грейз Инн», что абсент «слишком свирепое зелье» для такого тонкого человека. 
Но
Джонсон пил, «потому что, особенно в форме его любимого абсента, алкоголь на 
какое-то
время стимулировал и прояснял его разум и воображение». Позднее у него 
развилась мания
преследования, ему казалось, что за ним следят. Близкий друг Эрнеста Доусона, 
он вечно
сидел в кабачках на Флит-стрит и умер в 1902 году, после того, как упал там с 
высокого
табурета.
Коллега Джонсона по Клубу стихотворцев Артур Саймоне сыграл ключевую роль в
формировании образа 90-х годов XIX века. Он редактировал влиятельный журнал 
«Савой» и
был автором работ о Бодлере, Уолтере Пейтере и Оскаре Уайльде. Его главный труд,
 книга
«Символистское движение в литературе» (1899), сделавший современную ему 
французскую
поэзию более известной в Англии, считался в свое время чуть ли не манифестом. 
Раньше он
опубликовал эссе о «Декадентском движении». Собственные его стихи — 
квинтэссенция
духа 90-х годов, импрессионистские наброски «низких» урбанистических тем — 
театров и
кафе, сомнительных актрис, проституток, дешевых пансионов, нищих углов, которые
сочетаются с совсем уж непоэтическими, как тогда считалось, деталями, например 
—
сигаретами и газовыми фонарями. Однако есть у него и тяжелый цветистый эстетизм,
 и
более причудливые черты, например, — освещенные газом улицы в стихотворении
«Лондон»:
...вспыхнет огонь недобрый,
И люди, деревья ходящие, смутно мелькают во свете,
Ненатуральных плодов...
В сборнике 1892 года «Силуэты» есть стихотворение «Пьющий абсент»:
Я отстраняю мягко видимый мир,
Слышу вдали и вблизи неясный рев,
Странный далекий голос в моих ушах.
Может быть, мой? Ну, что же, мои слова,
Падают странно сквозь день, словно во сне.
Тусклый солнечный свет мне снится. Зато,
Ясным взглядом любви я вижу людей,
Быстро идущих куда-то своим путем.
Мир очень красив. Минуты и дни
Связаны танцем чистого забытья.
Я примирен и с Богом и с людьми.
Сыпься же, тихий песок в стеклянных часах.
Я безмятежен и не слежу за те