ета была
распространена среди богемы гораздо больше, чем во времена романтиков или 
высокого
викторианства.
Возник интерес к урбанистическим темам и городской нищете, вызванный, с одной
стороны, мрачными условиями лондонской жизни, а с другой — влиянием таких
французских писателей, как Бодлер. Гомосексуализм вышел было на первый план как 
особо
отмеченная тенденция внутри эстетизма, но снова ушел в подполье после суда над 
Уайльдом
в 1895 году. Люди чувствовали, что они живут в эпоху кризиса и упадка, и 
ощущение это
обостряла привычка мыслить столетиями. «Конец века» — всегда странное время, 
будь то
1590-е годы с темным и болезненным духом тогдашней драмы или 1790-е годы с их
революцией и гильотиной. Писатели, хорошо знающие античную культуру, сравнивали
последнее десятилетие XIX века с упадком и гибелью Римской империи и декадансом
Петрония. Оккультизм и католическая церковь собирали жатву. Царили пессимизм и
отчаяние, в особенности у самого типичного поэта девяностых Эрнеста Доусона, не 
говоря
уже о Енохе Сомсе. Питер Экройд изящно и блистательно определяет писателей той 
поры:
...проклятые поэты и писатели, составляющие поколение девяностых, которые 
принесли
пьянящий аромат тепличных цветов из странной оранжереи fin-de-siecle. Ричард Ле 
Гальен со
Суинберном, Доусоном и Саймонсом — лишь часть странных певцов похоти и 
безнадежности.
Однажды ночью, в 1890 году, поэт Лайонел Джонсон предложил эссеисту и
второстепенному поэту Ле Гальену выпить абсента. Ле Гальен вспоминает, что они 
шли из
кабака (тот уже закрылся), и Джонсон пригласил его к себе, в Холборн, в «Грейз 
Инн»
выпить по последней. Вспоминая это в 1925 году, Ле Гальен пишет, что 
предупреждение,
сделанное Джонсоном, когда они поднимались по лестнице, все еще вызывает у него 
улыбку,
«очень уж оно типично для 1890-х»: «Я надеюсь, вы пьете абсент, — сказал 
Джонсон, — у
меня ведь больше ничего нет».
Я только слышал, что абсент — таинственно-изысканный и даже сатанинский напиток,
 что-то
вроде чемерицы или мандрагоры. Я ни разу его не пробовал, да и после он не стал 
моим любимым
напитком. Но в 90-е, говоря о нем, кичились своей безнадежной порочностью, 
намекая на
сатанизм и крайнюю растленность.
Эти важнейшие ассоциации и коннотации тут же вступили в игру: «Разве Поль 
Верлен
не пил его все время в Париже? А Оскар Уайльд и его близкие друзья, судя по 
туманным
намекам, услаждались им каждый вечер в "Cafe Royal"».
Поэтому я смотрел со сладким трепетом, как клубится абсент в наших стаканах. 
Вдвоем с
Лайонелом Джонсоном я впервые пил его глубокой ночью, в учено-строгой комнате, 
с красивой
дароносицей на каминной полке и серебряным распятием на стене.
(Роскошно украшенная дароносица — часть католической церковной утвари, вроде
реликвария, где хранится для поклонения пресуществленная гостия.) Джонсон был 
одним из
основателей и членов Клуба стихотворцев, группы поэтов, которая встречалась в 
кафе
«Старый чеширский сыр» на Флит-стрит. Туда входили Ле Гальен, Доусон, Артур 
Саймоне и
У.Б. Йейтс, большой поклонник Джонсона. Джонсон был типичен для fin-de-siecle, 
но
настоящим декадентом его назвать нельзя, как показывает его резкое эссе о 
декадансе
«Образованный фавн» (опубликовано в «Антиякобинце», 1891).
Во-первых, пишет он, настоящий декадент должен быть строго одет (совершенно как
Уильям Бэрроуз в его «деловом костюме», или Т.С. Элиот; Обри Бердсли одевался, 
как
сотрудник страховой компании, где он какое-то время и работал). Далее, по 
Джонсону,
декадент должен быть нервным и циничным, любить католические ритуалы и, самое
главное, преклоняться перед красотой, даже если у жизни есть жесткие, ужасные 
стороны,
скажем — пристрастие к абсенту.
Наш герой должен культивировать обнадеживающую строгость привычек, даже быть 
чуть-
чуть денди. Он чужд блуждающих взглядов, тщательно продуманного беспорядка,
величественного безумия его предшественника, «апостола культуры». Итак, 
аккуратный вид,
внутри же — католическо