м. Вино для Бодлера — символ, почти 
как в
персидской мистической поэзии, а настоящая тема — та маниакальная напряженность,
 то
вдохновение, которые побеждают время. Возможно, самая близкая параллель — мысль
Уолтера Пейтера в «Заключении» к его книге «Ре-
нессанс» о том, что надо «всегда гореть сильным, ярким, как драгоценный камень,
пламенем, сохранять в себе этот экстаз. Тогда жизнь удалась».
Из стихов Бодлера о «вине» ближе всего к поэзии абсента у других поэтов того
времени «Отрава» из «Цветов зла», где так отчетливо звучат ноты зеленого цвета, 
яда,
забвения и смерти. Вот строки из «Отравы»:
Вино любой кабак, как пышный зал дворцовый,
Украсит множеством чудес.
Колонн и портиков возникнет стройный лес
Из золота струи багровой —
Так солнце осенью глядит из тьмы небес.
[...]
И все ж сильней всего отрава глаз зеленых,
Твоих отрава глаз...
Но чудо страшное, уже на грани смерти,
Таит твоя слюна,
Когда от губ твоих моя душа пьяна,
И в сладострастной круговерти
К реке забвения летит она*.
*[ Перевод В. Левика.]
Бодлера, в сущности, волнует только то, что алкоголь и наркотики лишь
символизируют, на что они намекают, он пишет в «Приглашении к путешествию»: 
«Всякий
человек носит в себе известную дозу природного опиума». Наркотики, алкоголь и 
сифилис
сделали свое дело, Бодлер умер в сорок шесть лет, а незадолго до смерти его 
разбил удар.
Его взяли к себе монахини, но вскоре выгнали за богохульства и непристойную 
брань.
Бодлер очень много дал поэтам девяностых. Он находил свой материал в
протомодернистской грязи Парижа, и поэтому роскошно-тяжеловесный сонет Юджина 
Ли-
Гамильтона — не только о нем, но и о Париже. Эти стихи из сборника 1894 года 
«Сонеты
бескрылых часов», само название которого навевает образ времени, обремененного
бодлеровской ennui, но оживленного золотом, цветком, травами, и «великолепным 
блеском
разложенья».
Парижские трущобы старых дней,
Нечистые, порочные постели,
Запятнанные кровью еле-еле,
Быть может — с плахи, может быть — с полей.
Здесь золото случайно обронили,
Цветок тропический, полынь, тимьян
Иль просто баночку из-под румян,
Хранящую неясный запах гнили.
Когда же поутру придут в движенье
Парижский люд и ясный небосвод,
Зловонную трясину обольет
Великолепным блеском разложенья.
Еще больше значил абсент для жизни и творчества Поля Верлена. Именно его
пристрастие сделало из абсента богемный культ, хотя самого Верлена абсент губил 
и
телесно, и душевно. Многие считают, что он страдал чем-то вроде раздвоения 
личности. С
одной стороны, он писал утонченные стихи — намеренно неясные, изысканно богатые
подобиями, порождающие в нас быстролетную смену чувств, а с другой — вел 
поистине
ужасную жизнь, насквозь пропитанную абсентом. Несколько раз он нападал на жену, 
и даже
пытался ее поджечь. Он стрелял в Рембо из револьвеpa и ранил его; кидался с 
ножом на свою
престарелую мать, требуя у нее денег. Позднее Верлен жалел об ушедших годах и 
обвинял
абсент в своих безумных поступках.
Абсент долго был сознательной частью его личности. Как-то Метерлинк видел такую
сцену на гентском вокзале:
Брюссельский поезд остановился на полупустом вокзале. В вагоне третьего класса 
со стуком
открылось окно, показался старый поэт, похожий на фавна. «А я его пью с 
сахаром!» — крикнул
он. Очевидно, во время путешествий он всегда так кричал; этот военный клич или 
пароль означал,
что он пил абсент с сахаром.
Верлен был единственным ребенком очень любящих родителей. Матери удалось
произвести его на свет после нескольких выкидышей, и она держала нерожденные 
плоды в
банках, что, наверное, было не очень весело. Как-то вечером Верлен с не