“Ману” (кн. I, шлока 35) дает имена десяти выдающихся святых, которых он 
называет прадьяпати (правильнее — праджапати), в которых брахманистские теологи 
видят пророков, предков человеческой расы, а пандиты считают их просто десятью 
могущественными царями, которые жили в Крита-юге или в веке добра (в золотом 
веке греков). 
     Последний из этих праджапати — Бригху. 
      “Перечисляя последовательность этих выдающихся существ, которые, согласно 
Ману, правили миром, древний брахманистский законодатель называет следующих 
потомков Бригху: Сварочика, Оттами, Тамаса, Райвата, прославленный Чакчуча, и 
сын Вивасвата, причем каждый из этих шести сделался достойным титула Ману 
(божественного законодателя), титула равно принадлежавшего Праджапати и каждому 
великому персонажу первобытной Индии. Генеалогия на этом имени обрывается. 
      Согласно “Пуранам” и “Махабхарате”, при царствовании одного из потомков 
этого сына Вивасвата по имени Вайвасвата, произошел великий катаклизм, память о 
котором, как будет видно из дальнейшего, перешла в предание и была разнесена 
эмиграцией по всем странам Востока и Запада, которые Индия с тех пор 
колонизировала... 
      Так как генеалогия, данная Ману, как мы видели, обрывается на Вивасвате, 
то из этого следует, что этот труд (“Ману”) ничего не знает ни о Вайвасвате, ни 
о потопе” [593, с. 170, 171]. 
     Аргумент этот неопровержимый, и мы его рекомендуем тем официальным ученым, 
которые, чтобы угодить духовенству, оспаривают каждый факт, доказывающий 
чрезвычайную древность Вед и “Ману”. Полковник Вэнс Кеннеди уже давно заявил, 
что Вавилония с самого ее происхождения была оплотом санскритской литературы и 
брахманистской учености. А как или почему брахманы проникли туда, как не в 
результате междоусобных войн и эмиграции из Индии? Полнейшее описание потопа 
Ведавьясой мы находим в “Махабхарате”, поэме в честь астрологических аллегорий 
о войнах между Солнечными и Лунными расами. Одна из этих версий сообщает, что 
Вивасвата стал отцом всех народов на земле через свое потомство, и эта форма 
была приспособлена для повествования о Ное; другая версия сообщает, что — 
подобно Девкалиону и Пирре — ему нужно было просто бросать камешки в тину, 
оставшуюся после отступления волн потопа, чтобы производить людей когда угодно. 
Эти две версии — одна еврейская, другая греческая — не оставляют нам выбора. Мы 
должны или поверить, что индусы заимствовали от языческих греков, также и от 
монотеистических евреев, или же — что значительно более вероятно — считать, что 
версии обоих этих народов суть производные от ведической литературы через 
вавилонян. 
     История говорит нам о потоке иммиграции через Инд, и о том, как она 
впоследствии наводнила Запад, и как народы индусского происхождения вышли из 
Малой Азии, чтобы колонизировать Грецию. Но история не говорит ни единого слова 
об “избранном народе” или о том, что греческие колонии проникли в Индию до 5-го 
и 4-го века до Р. X., когда мы впервые находим смутные предания, в которых 
говорится о каких-то загадочных утерянных племенах Израиля, направившихся из 
Вавилонии в Индию. Но даже если бы повествование о десяти племенах заслуживало 
доверие, и сами эти племена оказались бы существующими как в светской, так и в 
священной истории, то это вовсе не помогло бы разрешению. Колбрук, Уильсон и 
другие выдающиеся индологи показывают, что “Махабхарата”, если не 
“Шатапатха-брахмана”, в которой также приводится это повествование, намного 
предшествовала веку Кира, следовательно — возможному времени появления 
каких-либо израильских племен в Индии.503 
     Востоковеды приписывают “Махабхарате” древность от двенадцати до 
пятнадцати веков до Р. X.; что касается греческой версии, то у нее так же мало 
доказательств как у другой, и попытки эллинистов в этом направлении явно 
провалились. Само повествование о победоносной армии Александра, проникнувшей в 
Северную Индию, с каждым днем становится все более сомнительным. Никакая 
индусская национальная летопись, даже самые незначительные исторические 
воспоминания по всей длине и ширине Индии не дают ни малейшего следа о таком 
вторжении. 
     Если даже такие исторические факты, как теперь оказалось, все время были 
выдумками, что же мы тогда должны думать о повествованиях, которые на самом 
лице своем носят клеймо выдумки? Мы не можем не сочувствовать в сердце 
профессору Мюллеру, когда он замечает, что кажется “кощунством рассматривать 
эти выдумки языческого мира как искаженные и неправильно истолкованные 
фрагменты божественного Откровения, когда-то данного всему роду человеческому”. 
Только может ли этот ученый считаться совершенно беспристрастным и справедливым 
к обеим сторонам, если он не включит в число этих выдумок также и выдумки 
Библии? Да и чище ли, нравственнее ли язык Ветхого Завета, чем книги брахманов? 
Кощунственнее и смешнее ли какие-либо выдумки языческого мира, чем беседа 
Иеговы с Моисеем [Исход, XXXIII, 23]? Показаны ли языческие боги более 
жестокими, чем тот же самый Иегова во многих местах? Если чувства 
благочестивого христианина шокированы нелепостями о поедании Отцом Кроносом 
своих детей и изувечении Урана; или о сбрасывании Юпитером с небес Вулкана, 
поломав при этом ему ногу, — то с другой стороны, он не должен обижаться, если 
нехристианин смеется при мысли о Иакове, боксирующим со своим Творцом, который, 
“видя, что он не может одолеть его”, вывихнул Иакову бедро, причем этот 
патриарх по-прежнему крепко держал Бога и не отпускал Его, несмотря на Его 
просьбы. 
     Почему сказание о Девкалионе и Пирре, бросающих камни позади себя и 
творящих таким образом людскую расу, должно считаться более смешным, чем 
сказание о жене Лота, превратившейся в соляной столб, или о Всемогущем,