своих “избранных” и другое для внешних масс, хотя главная цель его реформы 
заключалась в посвящении всех постольку, поскольку это было допустимо и разумно,
 не делая никакого различия по кастам и богатству, — в великих истинах, до сих 
пор державшихся в тайне себялюбивым классом брахманов. В Гаутаме Будде впервые 
в мировой истории мы видим человека, движимого тем великим благородным чувством,
 которое охватывает все человечество в одном объятии, призывая и “бедного”, и 
“хромого”, и “слепого” на царский пир, из которого он исключал тех, кто до сих 
пор сидели в одиночку в высокомерном отчуждении. Это был он, кто смелой рукой 
первым открыл дверь святилища парию, падшему и всем тем, “кого обидели люди”, 
одетые в золото и пурпур, часто намного недостойнее тех отверженных, на которых 
презрительно указывал их палец. Все это сделал Сиддхарта за шесть веков до 
появления другого реформатора, такого же благородного и такого же любящего, 
хотя и менее удачливого, в другой стране. И если они оба, зная о великой 
опасности, какую таит в себе передача некультурному населению обоюдоострого 
оружия знания, которое дает власть, — оставили наиболее углубленный угол 
святилища в глубочайшем мраке, то кто, знающий человеческую натуру, может 
упрекнуть их за это? Но в то время как один был движим благоразумием, другой 
был вынужден так поступать. Гаутама оставил эзотерическую и наиболее опасную 
часть “тайного знания” нетронутой и дожил до почтенного возраста восьмидесяти 
лет с уверенностью, что он преподал основные истины и обратил к ним одну треть 
населения всего мира; Иисус обещал своим ученикам знание, которое дает человеку 
власть совершать гораздо большие чудеса, чем он сам когда-либо совершал, и он 
умер, оставив только нескольких верных людей лишь на полпути к знанию, чтобы 
они боролись с миром, которому они могли дать лишь то, что наполовину знали 
сами. Впоследствии их последователи исказили истину еще больше, чем они сами. 
     Неправда, что Гаутама никогда не учил чему-либо относящемуся к будущей 
жизни, или что он отрицал бессмертие души. Спросите любого интеллигентного 
буддиста о его идеях по поводу нирваны, и он, несомненно, выразится, как 
недавно выразился известный Ван-Чин-Фу, китайский оратор, в настоящее время 
путешествующий по этой стране, когда мы разговаривали с ним о нипанге (нирвана).
 
      “Это состояние”, — сказал он, — “мы все понимаем как окончательное 
воссоединение с Богом, совпадающее с усовершенствованием человеческого духа 
путем его окончательного освобождения от материи. Это сама противоположность 
личного уничтожения”. 
     Нирвана значит несомненность личного бессмертия в Духе, но не в Душе, 
которая, как предельная эманация, непременно должна дезинтегрировать свои 
частицы, — сложный состав из человеческих чувствований, страстей и стремления к 
какому-либо объективного рода существованию, — прежде чем бессмертный дух этого 
Эго полностью освободится и, следовательно, будет застрахован от дальнейших 
перевоплощений в какой бы то ни было форме. А как может человек когда-либо 
достигнуть этого состояния, пока Упадана, состояние желания жизни, больше жизни,
 не исчезнет у чувствующего существа, у Аханкара, в какое бы возвышенное тело 
оно ни было облечено? Именно “Упадана” или это интенсивное желание производит 
ВОЛЮ, и именно воля развивает силу, и последняя порождает материю или объект, 
имеющий форму. Таким образом развоплощенное Эго, этим одним только неумирающим 
в нем желанием бессознательно создает условия своего последовательного 
воспроизведения в различных формах, которые зависят от его ментального 
состояния и кармы, добрых или злых деяний в его предшествующем существовании, 
обычно называемых “заслугой и недостатком. Вот почему Учитель рекомендовал 
своим нищенствующим ученикам развивать четыре степени дхианы, благородного 
“пути четырех истин”, той постепенной выработки в себе стоического равнодушия к 
жизни и смерти, того состояния духовного самосозерцания, в течение которого 
человек совершенно теряет из виду свою физическую и двойную индивидуальность, 
состоящую из души и тела, и, соединившись со своим третьим и высшим бессмертным 
я, реальным и небесным человеком, вливается, так сказать, в божественную 
Сущность, откуда когда-то изошел его собственный дух, подобно искре из очага. 
Поэтому архат, святой нищенствующий, может достичь нирваны, находясь еще на 
земле; и его дух, будучи совершенно свободным от пут “психической земной, 
дьявольской мудрости”, как Иаков называет ее, и будучи по собственной натуре 
всезнающим и всемогущим, может на земле одною только силою мысли творить 
величайшие чудеса. 
      “Именно миссионеры в Китае и в Индии были первыми, кто начали 
распространять эту ложь о нипанге или ниепане (нирване)”, — говорит Ван-Чин-Фу. 

     Кто может отрицать правдивость этого обвинения после прочтения, например, 
трудов аббата Дюбуа? Миссионер, который сорок лет своей жизни проводит в Индии, 
и затем пишет, что “Буддисты не признают никакого другого Бога, кроме 
человеческого тела, и не преследуют никаких других целей, кроме удовлетворения 
своих чувств”, — произносит неправду, которая может быть доказана 
свидетельством законов талапоинов Сиама и Бирмы — законов, оставшихся в силе до 
нынешнего дня, и которые приговаривают сахана или пунгхи (ученого — от 
санскритского “пандит”), так же как и рядового талапоина, к смертной казни 
через обезглавливание за нарушение целомудрия. Никакой иностранец не может быть 
допущен в их Кьюмы или вихары (монастыри); и все же нашлись французские 
писатели, в других отношениях беспристрастные и честные, которые, говоря о 
великой строгости правил, которым подчиняются буддийские монахи этих общин, и 
не обладая при этом ни одним фактом, подтверждающим их скептицизм, тупо 
заявляют, что 
      “несмотря на великое восхваление в их адрес (талапоинов) со стороны