этом мире” [7, кн. I и XII]. 
     В космогонии Санхуниафона люди также выявлены из ила хаоса312 и указано на 
ту же самую эволюцию и трансформацию видов. А теперь мы предоставим кафедру 
м-ру Дарвину: 
      “Я полагаю, что животные произошли от, самое большое, только четырех или 
пяти прародителей”.313 
     Еще: 
      “Я прихожу к выводу, по аналогии, что, возможно, все органические 
существа, какие когда-либо жили на этой земле, все произошли от какой-то одной 
изначальной формы... [164, с. 484] Я рассматриваю все существа не как 
специальные создания, но как происходящих по прямой линии потомков от каких-то 
нескольких существ, которые жили задолго до того, как были сложены первые 
отложения силурийской системы” [164, с. 488, 489]. 
     Короче говоря, они жили в хаосе Санхуниафона и в иле Ману. Вьяса и Капила 
идут еще дальше, чем Дарвин. 
      “Они видят в Брахме только название всемирного зародыша; они отрицают 
существование какой-либо Первопричины; и полагают, что в природе все 
развивается лишь вследствие материальных и непреоборимых сил”, — говорит 
Жаколио [375, c. 339]. 
     Как бы ни была правильна эта цитата из Капилы, она требует несколько слов 
объяснения. Жаколио неоднократно сравнивает Капилу и ведиста Вьясу с Пирро и 
Литтре. Мы ничего не имеем против такого сравнения с греческим философом, но 
решительно возражаем против какого-либо сравнения в этим французским контистом; 
мы считаем, что это является незаслуженным камнем, брошенным в память великого 
арийского мудреца. Нигде этот плодовитый писатель не излагает отрицания 
брахманами — как древними, так и современными — Бога — “непознаваемого”, 
вселенского Духа; также ни один другой востоковед не обвиняет в этом индусов, 
как бы ни были извращены общие выводы наших ученых о буддийском атеизме. 
Наоборот, Жаколио неоднократно констатирует, что ученые пандиты и образованные 
брахманы никогда не разделяли суеверий широких масс, и подтверждает их 
непоколебимую веру в единство Бога и в бессмертие души, хотя, вне всякого 
сомнения, ни Капила, ни посвященные брахманы, ни последователи школы веданты 
никогда не признали бы существования антропоморфического творца, “Первопричины” 
в христианском смысле. Жаколио в своем труде “Индоевропейские и африканские 
традиции” является первым, выступившим против профессора Мюллера за то, что 
последний выразился, что индусские боги “только маски без актеров... имена без 
существ, а не существа без имен” [381, с. 291]. Приводя в поддержку своих 
аргументов многочисленные цитаты из индусских священных книг, он добавляет: 
      “Возможно ли отказать автору этих страниц в наличии определенной и ясной 
концепции о божественной силе, Единственном Существе, хозяине и Суверене 
вселенной?.. Разве алтари воздвигались метафоре?” [381, c. 294, 295] 
     Последний аргумент совершенно справедлив, поскольку он касается отрицания 
Макса Мюллера. Но мы сомневаемся, понимает ли этот французский рационалист 
философию Капилы и Вьясы лучше, чем германский филолог понимает “теологическую 
дребедень”, как он назвал “Атхарваведу”. Профессор Мюллер и Жаколио могут иметь 
величайшее право называться эрудированными и быть весьма осведомленными по 
санскриту и другим древним восточным языкам, но у них обоих не хватает ключей к 
тысяча и одной тайне древней тайной доктрины и ее философии. Только в то время, 
когда германский филолог даже не потрудился заглянуть в эту магическую и 
“теологическую дребедень”, в отношении французского индолога мы находим, что он 
никогда не упустит возможности исследовать. Кроме того, он честно признает 
недостаточность своей компетенции, чтобы когда-нибудь измерить этот океан 
мистического учения. В его существование он не только крепко верит, но и во 
всех своих трудах беспрестанно обращает внимание науки на его несомненные следы 
на каждом шагу в Индии. Все же, хотя ученые пандиты и брахманы — его 
“почитаемые учителя” из пагод Вилленура и Челамбрума в Карнатике [383, c. 32], 
как это кажется, решительно отказались открыть ему тайны магической части 
“Агручада Нарикшай” [378, c. 78] и треугольника Брахматмы,314 — он остается при 
честном заявлении, что все возможно в индусской метафизике, даже и то, что 
системы Капилы и Вьясы до сих пор не были правильно поняты. Немедленно вслед за 
этим Жаколио ослабляет свое утверждение следующим противоречием: 
      “Однажды мы осведомлялись у одного брахмана из пагоды Челамбрум, который 
принадлежал к скептической школе натуралистов Вьясы, верит ли он в 
существование Бога. Он, улыбаясь, ответил нам “Ахам эва парам Брахма” — Я сам — 
бог. 
       — Что вы род этим подразумеваете? 
       — Я подразумеваю, что каждое существо на земле, как бы оно ни было 
скромно, является бессмертной частью бессмертной материи” [375, с. 339]. 
     Этот ответ таков, что его мог бы высказать каждый философ древности, 
каббалист или гностик ранних веков. Он содержит в себе самым дух дельфийской и 
каббалистической заповеди, так как эзотерическая философия уже многие века тому 
назад разрешила проблему, что такое человек, кем он был и кем будет. Если люди, 
верящие в библейский стих, который учит, что “Господь Бог создал человека из 
праха земного и вдохнул в его ноздри дыхание жизни”, отвергнут в то же самое 
время идею, что каждый атом этого праха, так же как каждая частица этой “живой 
души”, содержит “Бога” внутри себя, тогда мы с жалостью будем взирать на логику 
такого христианина. Он забывает стихи, которые предшествовали тому, о котором 
идет речь. Бог равно благословляет каждого зверя в поле и каждую живую тварь 
как в воде, так и в воздухе, и Он наделяет их всех жизнью, которая есть дыхание 
Его собственного Духа и душа животного. Человечество есть Адам Кадмон