дальнейшего.
     Весь вопрос о феноменах покоится на правильном понимании старых философий. 
Куда же мы должны обратиться в своем недоумении, как не к древним мудрецам, 
если под предлогом суеверия современная наука отказывает нам в объяснении? 
Давайте спросим их, что они знают об истинной науке и религии; не будем 
касаться подробностей, но во всей широте понимания этих истин-близнецов, таких 
сильных в единении и таких слабых, когда разрознены. Кроме того, нам может быть 
выгодно сравнение этой хваленой современной науки с древним невежеством, 
усовершенствованной современной теологии с “Тайной доктриной” древней 
универсальной религии. Может быть, таким образом мы откроем нейтральную почву, 
откуда мы сможем извлекать пользу из обоих.
     Только философия Платона, будучи тонко разработанным компендиумом9 трудно 
понимаемых систем старой Индии, может предоставить нам эту нейтральную почву. 
Хотя прошло двадцать два века с четвертью со смерти Платона,10 — великие умы 
мира все еще заняты изучением его писаний. Он был в самом полном смысле этого 
слова мировым истолкователем. И этот величайший философ дохристианской эры 
верно отражал в своих сочинениях духовность ведийских философов, живших тысячи 
лет до его самого, — верно отражал их метафизические выражения. Можно 
обнаружить, как Вьяса, Джаймини, Капила, Врихаспати, Сумати и многие другие, 
несмотря на разделяющие века, оставили свою неизгладимую печать на трудах 
Платона и его школы. Таким образом, обеспечен вывод, что Платону и древним 
мудрецам Индии одинаково была открыта одна и та же мудрость. И если эта 
мудрость могла пережить такой удар времени, — то какою же эта мудрость может 
быть, как не божественной и вечной?
     Платон учил, что справедливость существует в душе ее обладателя и 
составляет его величайшее благо.
      “Люди, пропорционально своему разуму, признали ее (справедливости) 
трансцендентальные требования”
     Все же комментаторы почти единодушно уклоняются от каждого абзаца, 
свидетельствующего, что его метафизика обоснована на прочном фундаменте, а не 
на идеальных концепциях.
     Но Платон не мог принять философию, лишенную духовных устремлений; у него 
эти два всегда составляли одно. Ибо для старого греческого мудреца существовала 
только одна единая цель — реальное знание. Он считал, что только тот является 
настоящим философом или изучающим истину, кто обладает знанием о 
реально-существующем, в противоположность тому, что прибывает и убывает, что 
развивается и уничтожается попеременно.
      “За всеми конечными существованиями и второстепенными причинами, всеми 
законами, идеями и принципами существует РАЗУМ или УМ [???? , nous. дух], 
первый принцип изо всех принципов, Верховная Идея, на которой основаны все 
другие идеи; Монарх и Законодатель вселенной; единая субстанция, от которой все 
вещи получили свое начало и сущность, первопричина всего порядка и гармонии, 
красоты, превосходства и добродетели, проникающих всю вселенную — кого называют 
ради возвышения Верховным Добром, Богом ( т ??т? ) “Богом над всем”, ( т ??? 
???? ??т? )” [3, XI, с. 377].
     Он не есть ни разум, ни истина, но “отец их”. Хотя эта вечная сущность 
вещей не воспринимается нашими физическими чувствами, она постижима для умов 
тех, кто не является упрямым глупцом.
      “Вам”, — говорил Иисус своим избранным ученикам, — “дано познать тайны 
Царствия Небесного, но им [ ?????? ] не дано, ... поэтому Я говорю им притчами 
[аллегориями]; ибо они глядя не видят, слушая не слышат и не понимают”. [Матфей,
 XIII, 11, 13.]
     Порфирий неоплатонической школы свидетельствует, что философия Платона 
преподавалась и иллюстрировалась в мистериях. Многие в этом сомневались и 
отвергали это; и Лобек в своем “Аглаофомус” дошел даже до такой крайности, что 
изобразил священные оргии, как нечто немногим большее, чем пустое представление,
 чтобы увлечь воображение. И это, несмотря на то, что Афины и Греция в течение 
более чем двадцати веков посещали через каждые пять лет элевзинские мистерии, 
чтобы смотреть торжественное религиозное действо. Августин, папа-епископ 
Хиппона, дал разъяснение этим утверждениям. Он заявляет, что доктрины 
александрийских платонистов были оригинальные эзотерические доктрины. Он 
заявляет, что доктрины александрийских платонистов были подлинными 
эзотерическими доктринами первых последователей Платона и описывает Плотина, 
как воскресшего Платона. Он также приводит мотивы великого философа, 
заставившие его завуалировать внутренний смысл того, чему он учил.11
     Что касается мифов, Платон заявляет в “Горгие” и “Федоне”, что мифы суть 
сосуды-носители великих истин, весьма достойных, чтобы их искали. Но 
комментаторы так мало были en rapport12 с великим философом, что были вынуждены 
сознаться, что они не знают, “где кончается доктрина и начинается миф”. Платон 
обратил в бегство популярные суеверия по отношению к магии и демонам и 
преувеличенные теории того времени развил в разумные теории и метафизические 
концепции. Может быть, они не вполне соответствовали бы индуктивному методу 
рассуждения, установленному Аристотелем; тем не менее они в высшей степени 
удовлетворяют тех, кто постигает существование высшей способностью внутреннего 
зрения, интуицией, дающей критерий при утверждении истины.
     Базируя все свои доктрины на присутствии Верховного Разума, Платон учил, 
что ноус, дух; или разумная душа человека, будучи “порожденной божественным 
Отцом”, обладает естеством родственным или даже однородным с божеством и 
способна лицезреть вечные реальности. Эта способность созерцать 
действительность прямо и непосредственно принадлежит только Богу; устремление к