“Моя жизнь была посвящена изучению человека, его судеб и его счастья”
— Дж. Р. Бьюканан, “Конспекты лекций по антропологии”.
     
     Нам говорят, что уже прошло девятнадцать веков с тех пор, как ночь 
язычества была впервые рассеяна божественным светом христианства; и два с 
половиною века прошло с тех пор, как светлая лампа современной науки начала 
сиять во мраке невежества веков. От нас требуют, чтобы мы поверили, что в 
течение указанных эпох началось истинное продвижение нравственного и 
интеллектуального развития нашей расы. Древние философы, мол, были достаточно 
хороши для своих, соответствующих им поколений, но они безграмотны по сравнению 
с нашими современными мужами науки. Этика язычества, может быть, и отвечала 
требованиям некультурного народа древности, но только до тех пор, пока 
появление сияющей “Вифлеемской звезды” не указало ясного пути к нравственному 
совершенствованию и спасению. В старину животность была правилом, добродетель и 
духовность — исключением. Теперь даже самый тупой может прочесть волю Бога в 
слове Его откровения; у людей теперь достаточно побуждений стать добрыми, и они 
все время становятся лучше.
     Так полагают: но каковы факты? С одной стороны лишенное духовности, 
догматическое, очень часто — развращенное духовенство; уйма сект и три воюющие 
между собою великие религии; разногласия вместо единения, догматы без 
доказательств, любящие сенсацию проповедники, ищущие богатства и удовольствий 
прихожане, лицемерие и ханжество, порожденные тираническими крайностями в 
требованиях приличия, респектабельности, господствующих взглядов — искренность 
и действительность благочестия становятся исключениями. С другой стороны, 
научные гипотезы, построенные на песке; нет ни одного вопроса, по которому 
достигнуто согласие; ярые ссоры и зависть; общее течение в материализм. Схватка 
насмерть между наукой и теологией за непогрешимость — “вековой конфликт”.
     В Риме, в самозваном оплоте христианства, мнимый наследник кресла Петра 
подрывает общественный порядок посредством своей невидимой, но вездесущей сети 
преданных ханжеских агентов, науськивая их революционировать Европу ради его 
временного, а также духовного верховодства. Мы видим его, называющего себя 
“Викарием Христа”, как он братается с антихристианским мусульманством против 
другой христианской нации, публично призывая Божье благословение на оружие тех, 
кто огнем и мечом препятствовали претензиям его Христа на божественность. В 
Берлине, в одном из великих оплотов учености, профессора современных точных 
наук, повернувшись спинами к восхваленным результатам просвещения после 
Галилеевской эры, потушили свечу великого флорентийца, пытаясь доказать, что 
вся гелиоцентрическая система и даже само вращение земли ничто другое, как 
обманчивые мечтания заблудившихся ученых; Ньютон же — духовидец, и все 
астрономы прошлого и настоящего только ловкие манипуляторы числами, старавшиеся 
доказать неподдающиеся проверке проблемы.6
     Между этими двумя столкнувшимися титанами — наукой и теологией — находится 
обалдевшая публика, быстро теряющая веру в бессмертие человека и в какое-либо 
божество, быстро спускающаяся до уровня чисто животного существования. Такова 
картина часа, освещенного сияющим полуденным солнцем христианской и научной 
эры!
     Будет ли строго справедливо осудить на побитие камнями критики самого 
смиренного и скромного из авторов за то, что он целиком отвергнет авторитет и 
того и другого из этих сражающихся? Не обязаны ли мы принять за истину афоризм 
нашего века, провозглашенный Горацием Грили:
      “Я не признаю безоговорочно взглядов ни одного человека, ни живого ни 
мертвого”.[2]*
     Таков, во всяком случае, будет наш девиз, и мы хотим руководствоваться 
этим принципом на протяжении всего этого труда.
     Среди многих необычных ростков нашего века странное вероучение так 
называемых спиритуалистов возникло среди разваливающихся остатков религий 
самозваного откровения и материалистических философий; и пока что оно одно 
предоставляет последнее прибежище компромиссу между двумя. Что этот неожиданный 
дух дохристианских времен был встречен нашим трезвым и позитивным веком не 
очень гостеприимно, — этому нечего удивляться. Времена странно изменились. И 
совсем недавно хорошо известный бруклинский проповедник очень кстати указал в 
своей проповеди, что если бы Иисус мог снова появиться на земле и вел бы себя 
на улицах Нью-Йорка так, как вел себя на улицах Иерусалима, он бы очутился в 
заключении в тюрьме.7 Какого же рода встречу мог тогда ожидать cпиритуализм? 
Правда, этот вещий чужеземец на первый взгляд не выглядит ни привлекательным, 
ни многообещающим. Уродливый и неприглядный, подобно ребенку от семи нянек, он 
выходит из своего раннего детства хромой и искалеченный. Его врагам имя легион; 
друзей и защитников у него горсточка. Но что из этого? Когда же истину 
принимали сразу a priori?8 То, что приверженцы спиритуализма в своем фанатизме 
преувеличивали его качества и остались слепыми к его несовершенствам, — это не 
дает основания, чтобы сомневаться в его реальности. Подделка невозможна, когда 
нечего подделывать. Сам фанатизм спиритуалистов является доказательством 
подлинности и возможности их феноменов. Они дают нам факты, которые мы можем 
исследовать, а не утверждения, которым мы должны верить без доказательств. 
Миллионы разумных мужчин и женщин не могут легко поддаться коллективным 
галлюцинациям. Итак, пока духовенство, придерживаясь своих собственных 
толкований Библии, и наука, считающаяся только со своим самодельным Кодексом 
возможного в природе, — отказываются даже выслушивать спиритуалистов, — 
истинная наука и истинная религия молчат и с серьезным вниманием ожидают