“Единственный случай спиритуализма, какой мне когда-либо довелось самому 
исследовать, представлял собою такой грубый обман, какого я раньше не встречал”.
 
     Что подумал бы этот протоплазмический философ о спиритуалисте, которому 
единственный раз представилась возможность смотреть на звезды через телескоп, 
но над которым какой-то игривый ассистент обсерватории сыграл злую шутку, 
обманув его, и теперь этот спиритуалист объявляет всю астрономию “унизительным 
суеверием”? Этот факт доказывает, что ученые, как правило, полезны только в 
качестве собирателей фактов; исходящие от них обобщения часто оказываются 
слабее и нелогичнее, чем обобщения светских критиков. Это также причина того, 
почему они неправильно истолковывают доктрины древности. 
     Профессор Бальфур Стюарт воздает дань уважения философской интуиции 
Гераклита Эфесского, который жил за пять веков до нашей эры; он был “вопиющий” 
философ, который заявил, что “огонь есть великая первопричина, и все находится 
в постоянном движении”. 
      “Кажется, ясно”, — говорит профессор, — “что у Гераклита должна была 
иметься ясная концепция о прирожденной неугомонности и энергии вселенной, 
концепции близкой по своему характеру, только менее точной, чем концепция 
современных философов, которые рассматривают материю, как динамичную по своему 
существу”. 
     Он считает выражение “огонь” очень смутным. И это вполне естественно, так 
как нет доказательств, что профессор Бальфур Стюарт (который кажется менее 
склонным к материализму, чем некоторые из его коллег) или кто-либо из его 
современников понимают, в каком значении здесь употреблено слово “огонь”. 
     Его (Гераклита) мнение о происхождении всего было то же, что и у 
Гиппократа. Оба придерживались одних и тех же взглядов на верховную власть 
[301], и поэтому их понятия об изначальном огне, рассматриваемом как 
материальная сила, короче говоря, как нечто сродни динамизму Лейбница, были 
“менее точны”, чем понятия философов современности (что, впрочем, еще надо 
доказать), но зато, с другой стороны, их метафизические взгляды об этом были 
намного более философские и рациональные, чем однобокие теории ученых нынешних 
дней. Их идеи были в точности те же, что и у позднейших “философов огня”, 
розенкрейцеров и зороастрийцев. Они утверждали, что мир был создан из огня, 
божественный дух которого есть всемогущий и всезнающий БОГ. Наука 
снисходительно подтверждает их претензии в отношении физического вопроса. 
     Огонь, в древней философии всех времен и стран, включая и нашу, 
рассматривался как тройственный принцип. Как вода заключает в себе зримую 
жидкость с незримо скрывающимися газами внутри, за которыми находится духовный 
принцип природы, который дает им динамическую энергию, так и в огне они 
различали: 1. Зримое пламя; 2. Незримый или астральный огонь — незримый, когда 
в бездеятельности, но когда в деятельности, то производящий тепло, свет, 
химическую энергию, электричество, молекулярные энергии; 3. Дух. Они 
прикладывали то же самое правило к каждому из элементов; и все развившееся из 
их комбинаций и корреляций, включая и человека, они считали триединым. По 
мнению розенкрейцеров, которые были приемниками теургов, огонь был источником 
не только материальных атомов, но также и тех сил, которые сообщают им энергию. 
Когда угасает зримое пламя, оно исчезает не только из поля зрения, но также и 
из концепции материалиста навсегда. Но философ герметизма следит за ним через 
“познаваемое подразделение мира по ту сторону в непознаваемое”, точно так же, 
как он следит за развоплощенным духом человека, “искрой небесного пламени”, в 
эфире, в загробном мире.310 
     Тема эта слишком значительна, чтобы оставить ее без нескольких 
пояснительных слов. Позиция, занятая физической наукой по отношению к духовной 
половине космоса, в совершенстве выявлена ее грубым представлением об огне. В 
этой, как и во всех других отраслях науки, у их философов нет ни одной здоровой 
доски — все изъедены и слабы. Труды их собственных авторитетов, полные 
унизительных признаний, дают нам право сказать, что платформа, на которой они 
стоят, настолько неустойчива, что в любой момент какое-то новое открытие, 
сделанное одним из их членов, может выбить подпорки из-под этой платформы, и 
тогда они все упадут в одну кучу. Они настолько горят желанием устранить дух из 
своих концепций, что как Бальфур Стюарт констатирует: 
      “Существует тенденция удариться в противоположную крайность и чрезмерно 
разрабатывать физические концепции”. — Он произносит весьма своевременное 
предостережение, добавляя: “Будем осторожны, чтобы убегая из Сциллы, не попасть 
к Харибде. Ибо у вселенной не только одна точка зрения и, возможно, что в ней 
существуют области, которые не раскроют своих сокровищ самому настойчивому 
физику, вооруженному только килограммами, метрами и общепринятыми часами” [180].
 — В другом месте он признается: “Мы ничего или почти ничего не знаем о 
конечном строении и свойствах материи как органической, так и неорганической”. 
     Что касается другого великого вопроса, — то у Маколея мы находим еще более 
безоговорочное заявление: 
      “Мы не думаем, что по вопросу о том, что происходит с человеком после 
смерти, высокообразованный европеец более сведущ, чем индейцы племени 
черноногих. Ни одна из столь многих наук, которыми мы превосходим индейцев 
племени черноногих, не проливает ни малейшего света на состояние души после 
того, как погасла животная жизнь. Поистине, все философы, древние и современные,
 которые пытались без помощи откровения доказать бессмертия души, от Платона до 
Франклина, как мне кажется, потерпели печальную неудачу”. 
     Существуют откровения, приносимые духовными чувствами человека, которым 
можно доверять намного больше, чем всем софистическим изощрениям материализма.