и не должны защищать своих Учителей как олицетворяющих 
науку теософии, которая содержит и включает в себя «голову» их привилегии, 
«сердце» их духовного роста? Сказано в Писании:
      Кто не отрет с родительского тела грязь, которою оно осквернено врагом, 
ни своего родителя не любит, ни себя не чтит. Кто не защищает гонимых и 
беспомощных, кто не делится своей пищей с голодным и не дает жаждущему испить 
воды из своего колодца, тот слишком рано рожден в человеческом облике.
      Узри пред собою истину: добродетельная жизнь; непредубежденный и пытливый 
ум; чистое сердце; ясное духовное восприятие; братская любовь к своему 
соученику; готовность давать и получать совет и наставление; верность чувству 
долга пред Учителем; добровольное повиновение заветам Истины, как только 
доверились мы Учителю и уверовали, что Он владеет ею; мужественное снесение 
несправедливости по отношению к себе; смелое провозглашение принципов; 
героическая защита тех, на кого несправедливо нападают, и непрестанное 
устремление к идеалу человеческого развития и совершенства, каковым рисует его 
тайная наука (Гупта-видья), – вот златая лестница, по ступенькам коей ученик 
может взойти ко Храму Божественной Мудрости. Скажи об этом тем, кто возжелал у 
тебя учиться».
      Это – слова великих Учителей, и я лишь исполняю волю одного из них, 
повторяя их для вас. То, что сказано в письме, я, Е. П. Б., ныне передаю вам 
доподлинными словами, которые суть: «Думай; а думая, дерзай: цель, воистину, 
стоит всех и всяческих усилий». Многое из того, что содержится в «Книге 
поведения», можно найти во фрагментах из «Книги Золотых Правил», только что 
переведенных мною и опубликованных ко благу «избранных». Правила сии стары как 
мир. И именно их, как я теперь понимаю, я и должна была запечатлеть в памяти 
всех обратившихся ко мне за наставлением. Сей долг я сознавала прекрасно и все 
же им пренебрегла. Я не стану оправдываться, говоря, что позабыла сделать это, 
ибо сие было бы неправдой, но я заявляю и признаюсь, что презрела его из-за 
идиотского снисхождения к западным предрассудкам и складу ума. Я знала, что 
кодекс предварительной этики, каковой обязателен для восточных учеников, 
покоробит и даже оскорбит чувства многих американских и европейских испытуемых. 
Вечно неправильно понятая, судимая по внешности, поносимая, оклеветанная и 
преследуемая, я боялась навредить Обществу, вынудив нескольких, если и не 
многих, наших членов порвать с ним связь, сочти они мои правила слишком 
строгими. Впервые в жизни я поступила как трус в собственных глазах и почти что 
как предатель по отношению к своим обязанностям, пойдя на компромисс со своей 
совестью. А посему я не жалуюсь, хоть и наказана первой, и уповаю лишь на то, 
чтобы больше никто не пострадал от моей слабости.
      Я говорю именно о втором и последнем письме, касающемся Э[зотерической] 
С[екции]. В первом речь шла о том, что все, желающие получать восточное учение, 
должны подчиняться восточным правилам и что мне лучше приостановить свои 
инструкции, доколе я не уведомлю их об этом, напомнив им также о Правиле 3 их 
Клятвы, которое, если у меня не достает смелости его применить, мне лучше бы и 
вовсе изменить, так как оно лишь подталкивает членов к нарушению своих обетов. 
Я повторила это перед Советом Э[зотерической] С[екции], что и побудило их 
послать совместное предостережение эзотерикам, которое было тайно передано 
редакции Р. Ф. Ж. [Религиозно-философского журнала] и опубликовано.
      Узрите, все вы, воздаяния извечной, стремительной кармы! Не отступи я от 
древних правил «Книги поведения», такой прискорбный случай никогда бы не 
произошел, ибо в документе, составленном Советом, вовсе не было бы нужды. Ибо 
правило предписывает ученику:
      «Коли не можешь исполнить ты клятву свою, не давай ее; но коль скоро 
связал ты себя обещанием, выполняй его, даже если придется тебе умереть за 
него».
      А также Учителю:
      «Не должен ты напоминать ученику, нарушающему, вольно или невольно, букву 
и дух любого закона – более, нежели дважды: в третий раз должен ты отделить его 
от тела», т. е. попросить его уйти или же исключить его.
      Но так как – к несчастью в целом, хотя и к счастью в данном случае – 
каждая горсть грязи, брошенная в Т[еософское] О[бщество], попадает только в 
меня и поскольку члены Э[зотерической] С[екции] не имели возможности защищать 
кого-либо еще, кроме меня, я так отчаянно и не хотела навязывать это правило. Я 
чувствовала огромное нежелание даже сообщить что-либо, что затрагивало лично 
меня. Но после второго письма я не могла уже больше молчать; это – закон, и я 
должна лишь повиноваться. И теперь, пользуясь случаем, я прошу каждого 
присягнувшего члена Э[зотерической] С[екции], который не считает для себя 
возможным подчиняться такой дисциплине, покинуть ее. Зная, воистину, так, как 
знаю я, свободных американцев и свободных англичан, как могу я прийти и сказать 
любому из них, например, следующее:
      «Должность Учителя всегда почиталась весьма священной и ответственной у 
наших азиатских предков, и ученику всегда предписывалось послушание и 
преданность. Вот это ты и должна им сказать, посоветовав изучать Ману». (Из 
письма)
      И могла ли я надеяться уверить их, что под Учителем подразумевался Мастер,
 а не я сама, когда я ведала, что многие, очень многие из них, зная обо мне и 
по счастью не имея никаких оснований сомневаться в моем существовании, все же, 
за исключением весьма немногих, сомневались в существовании Махатм? Таково мое 
единственное оправдание. Не сумев внедрить свое вполне определенное знание о 
реальности Махатм-людей в сознание теософов и даже присягнувших членов на 
протяжении последних четырнадцати лет, я всегда избегала навязывать им эту 
истину. И все же, не желая выступать в роли вороны в павлиньих перьях, мне 
пришл