ается перед ним Божественная Форма — факт величайшего значения 
для проникновения в истинный смысл Йоги, как мы это узнаем позднее. И далее мы 
увидим, что Арджуна снова возобновляет свою просьбу: "Подробно поведай мне о 
твоей Йоге" (X, 18). Вот чего Арджуна ищет, чтобы покончить со своими 
колебаниями и иллюзиями. "Кто знает по существу это моё превосходство и Йогу 
мою, тот будет приведён к гармонии устойчивой Йогой. В этом не должно быть 
никакого сомнения" (X, 7). Таким образом, все мольбы ученика к Господу Йоги 
сводятся к желанию понять внутреннее значение Йоги. В этом и кроется истинная 
суть Гиты. 
Но каким образом сочетается это учение Йоги с тем, что рассказывается в самом 
начале Гиты? Ибо вы должны помнить, что говорящий и ученик стоят в середине 
между двумя армиями, которые готовятся вступить в бой. Как раз когда 
"выстроившиеся в бой сыны Дхртиараштры были готовы к сражению" (I, 20), сердцем 
героического Арджуны овладело великое отчаяние. Целью всего, что говорится и 
что делается в Бхагавад-Гите, является один и тот же мотив: придать Арджуне 
мужество и решимость, вовлечь его в действие, принудить его, если нужно, к 
сражению, и все аргументы постоянно сопровождаются одним и тем же припевом: "и 
потому сражайся!". Всё равно, о чём бы ни шла речь, о природе ли Дживатмы, 
нерождённой, неумирающей, неизменной и постоянной, или же о значении Единства и 
Многообразия, о строении миров, о значении единой Жизни, проникающей всё сущее, 
— в конце всех философских разъяснений опять звучит всё тот же припев: "И 
потому постоянно думай обо мне одном и — сражайся!" (VI, 7). Или когда речь 
идёт о благоговейной преданности, и ученику указывается на необходимость делать 
всё во имя Господа, и всё же, "устремив свои мысли на Высочайшее Я... сражайся, 
Арджуна!" (III, 30). И когда видение Божественной Формы раскрывается перед 
Арджуной, мы слышим то же самое: "Бейся же без страха, Арджуна, рази!" (XI, 34).
 
И под самый конец, когда Кришна говорит: "Погрузи свой ум в меня, будь предан 
мне, жертвуй мне", всё та же прежняя мысль звучит в вопросе: "Уничтожено ли 
твоё неведением рождённое заблуждение?" (XVIII, 65,72), и результатом всего 
этого является решимость Арджуны сражаться: "Я поступлю по слову твоему", — 
говорит он и бросается в битву. 
С первого взгляда всё это кажется очень странным и очень неожиданным. Ожидается 
учение йоги, предполагается воспитание истинного йога, а между тем, при каждом 
новом рассуждении, при каждой смене аргументов звучит всё тот же припев: "И 
потому сражайся", "Восстань и будь готов к битве!" (II, 37). Вот что 
приказывает Господь Йоги. Всюду в этом Писании Йоги мы видим сильное настояние 
действовать, слышим воззвание к битве; в битве же заключается самая 
квинтэссенция деятельности, её порыв, её натиск, её устремление. И в самом деле,
 какая деятельность может быть деятельнее сражения героев на поле битвы? И всё 
же как раз здесь, на поле битвы должна быть усвоена йога. Как раз здесь 
появляется Йогишвара во всей полноте своей силы и своего великолепия. Не 
удивительно, что всё это кажется странным для современного ума, даже в Индии. 
Ибо в современной Индии усиленная деятельность и практика йоги кажутся 
несовместными. Мне приходилось слышать даже от индусов, что человек не может 
быть йогом, если он не живёт отдельно от всех людей в пещерах, или джунглях, 
или в пустыне, где-нибудь в уединении в высоких Гималаях, под священным небом 
Индии. Я слышала от них такое мнение, что никто не может стать йогом среди 
деятельной жизни, среди труда и старания помогать во всём добром, что 
происходит в мире; слышала, что йога означает уединение, безмолвие, 
бездеятельность. Таковы мысли многих современных индусов, и нужно отметить тот 
факт, что в течение человеческой эволюции между деятельностью, возникающей 
благодаря стремлению к предметам мирским, и той благородной, неустанной 
деятельностью, которая возникает единственно из стремления содействовать воле 
Бога, существует промежуточная ступень, когда деятельность кажется ненавистной, 
как принадлежащая миру сему, и когда высший урок "действие в бездействии" ещё 
не усвоен учеником. 
Но сам Господь Йоги видит йогу в совершенно другом свете: "Кто деятельно 
исполняет свой долг, не рассчитывая на плоды своей деятельности, тот есть йог" 
(VI, 1). Он идёт даже ещё дальше и объявляет: "Йога есть искусство в действиях" 
(II, 50). Таким образом, в мыслях Господа Йоги, йога соединяется с чем-то 
совершенно отличным от современной идеи, по которой необходимо уединяться от 
людей, прятаться в пещерах, джунглях, удаляться от населённых мест. 
И это уединение имеет своё место и свой смысл в человеческой эволюции. Это — 
ступень в развитии человеческой души. Но Йога, как поучает Господь Йоги, 
Верховная Йога есть нечто совершенно другое. Отдаваясь ей, человек пребывает в 
мире действительности. Творец мира сего есть воплощение Крийи, деятельности. 
Брахма, Бог, представляет собою деятельность и в сущности вся цель 
существования в физическом мире есть ни что иное, как развитие праведной 
деятельности, направленной праведной мыслью и праведным желанием. Мир полон 
желательными предметами, его наполним сам Бог (Ишвара) предметами, которые 
вызывают желание; сам Господь скрыт внутри всех вещей, и это придаёт им их 
привлекательность, их притягательную силу. Мы сейчас увидим, что нет ничего во 
всём мире, в чём бы не заключался Творец этого мира. Он скрывает себя во всех 
вещах посредством Майи, и благодаря этому он вызывает желание в тех частицах, в 
тех искрах себя самого, которые он поместил здесь (на земле), чтобы они 
вырастали из Божественного семени в полноту Божественного Господа. Желание 
пробуждается, вызывается и усиливается наличностью всех этих предметов желания. 
И если бы желание не играло роли в человеческой эволюции, тогда люди должны бы 
были существовать в мире, который представлял бы из себя пустыню, где не было 
бы предметов для привлечения, не было бы ничего притягательного. Но присутствие 
этих прин