прекрасно понимает, что эти два типа являются следствием преобладания 
какого-либо из психологических состояний, встречающихся у одного и того же 
индивида. «Не только у одного и того же поэта», говорит Шиллер, но даже в одном 
и том же его произведении эти два рода психики часто сосуществуют. — «Наивный 
поэт, — говорит далее Шиллер, — следует лишь природе и своими ощущениям во всей 
их простоте, и все его усилие ограничивается подражанием и воспроизведением 
действительности. Совершенным примером наивного поэта для Шиллера является 
Гомер. Сентиментальный поэт, напротив, размышляет над впечатлением, которое он 
получает от объектов... Объект здесь связан с идеей, и на этом их соотношении 
основана вся мощь поэтического произведения». Эти цитаты показывают нам, каковы 
типы, которые имеет в виду Шиллер, и каково их совпадение с типами, 
интересующими нас. 
5. Мы находим еще и другой, подходящий пример в противоположении, установленном 
Ницше между аполлоническим началом и началом дионисийским. Сравнение, которым 
пользуется Ницше для иллюстрации этих контрастов, весьма поучительно: он 
сравнивает их с мечтой и опьянением. Во время мечтаний индивид остается в самых 
глубинах своей души; в опьянении, наоборот, он вполне забывается и, 
освобожденный от себя самого, окунается во множественность объективного мира. 
Для характеристики Аполлона Ницше цитирует Шопенгауера: «Подобно тому, как на 
бурном море, то выбрасывающем, то поглощающем горы пенистых волн, моряк 
спокойно остается на своем посту, доверяясь своей хрупкой ладье, так и 
человеческая особь посреди мира страданий остается невозмутимой и ясной, с 
доверием опираясь на принцип индивидуации». «Да», — продолжает Ницше, — «можно 
сказать, что непоколебимая вера в этот принцип и спокойная уверенность того, 
кто им проникнут, нашли в Аполлоне наивысшее свое выражение; и можно даже 
признать в Аполлоне наиболее прекрасное, божественное олицетворение принципа 
индивидуации». 
Следовательно, аполлонизм, как его понимает Ницше, является устремлением внутрь 
себя, интроверсией. Дионисизм же, психическое опьянение, является в глазах 
Ницше освобождением потока либидо, широкой волной разливающегося в объектах. 
«Это не только, — говорит Ницше, — союз человека с человеком, который 
заключается под обаянием дионисийских чар: это — сама обезумевшая природа, 
враждебная или покоренная, празднует примирение со своим блудным сыном — 
человеком. Земля добровольно предлагает свои дары, и дикие звери скал и пустынь 
смиренно подходят. Колесница Диониса утопает в цветах и венках; пантеры и тигры 
идут под ее ярмом. Представим себе образно «Оду к радости» Бетховена и, давая 
волю нашей фантазии, окинем взором миллионы существ, трепетно распростертых во 
прахе: это момент приближения дионисийского опьянения. И тогда раб сбрасывает 
свои оковы, и падают все суровые, враждебные преграды, которыми нищета, 
произвол и «назойливая мода» отделили людей друг от друга. И, услыша благую 
весть об универсальной гармонии, каждый почувствует себя не только связанным, 
примиренным и слитым со своим ближним, но и тождественным с самим собою. Как 
если бы покрывало Майи разорвалось на много частей, которые, развиваясь, 
открывают великую тайну «единого-изначального».* К этому трудно что-либо 
добавить. 
6. Чтобы закончить серию примеров, взятых из областей, стоящих вне моей 
специальности, я укажу еще на лингвистическую гипотезу Франца Финка, в которой 
так же ярко выражается интересующая нас двойственность типов. Структура языков, 
согласно Финку, указывает на два основных типа. В первом из них субъект 
обыкновенно является активным ( Я его вижу, Я его бью); во втором —субъект 
воспринимает, чувствует, а объект действует (он показывает мне, он побит мною). 
Первый тип, очевидно, понимает либидо, как бы исходящее от субъекта, 
следовательно, в его движении центробежном; второй понимает его исходящим от 
объекта, следовательно, в движении центростремительном. Подобная структура 
интровертного типа обнаружена, в частности, среди примитивных наречий эскимосов.
 
7. Равным образом эти два типа были описаны и Отто Гроссом в области психиатрии.
 Гросс различает две формы слабоумия: в одной — сознание расплывчато и 
поверхностно, в другой — сужено и углублено. Характерным признаком первой 
является ослабление «функции последовательности» (Fonction consecutive), 
характерным признаком второй — усиление ее. Гросс признал, что функция 
последовательности находится в тесной связи с аффективностью; из этого можно 
заключить, что и здесь снова речь идет о наших двух психологических типах. 
Близость, которую он устанавливает между маниакально-депрессивным состоянием и 
поверхностным сознанием, ясно показывает, что мы имеем дело с экстраверсией; 
равным образом, связь психологии параноика с суженным сознанием указывает на 
тождество ее с интровертным типом. 
После всех вышеприведенных соображений, никого не удивит, что и в области 
психоаналитических доктрин мы должны считаться с существованием этих двух 
психологических типов. С одной стороны, мы встречаем здесь теорию, существенным 
образом редуктивную, плюралистическую, каузальную и сенсуалистическую. Это 
теория Фрейда. Она строго придерживается эмпирических данных и выводит 
комплексы из предыдущего, разлагает их на элементарные факторы; по теории 
Фрейда — психологическая жизнь не что иное, как следствие, как простая реакция 
на влияние среды; она приписывает ощущениям главное значение и предоставляет им 
наибольшее место. С другой стороны, мы имеем диаметрально противоположную 
теорию Адлера, теорию, главным образом интеллектуалистическую и финалистскую. 
По этой теории явления не сводятся к предыдущим простейшим факторам, а 
понимаются как своего рода «устроение» (arrangement), как результаты 
чрезвычайно сложных намерений и целей. Тут уже исследование ведется не с точки