Завершая главу об акцентуациях подростков, отметим, что "Джек", по-видимому, 
один из самых психически устойчивых типов, однако изредка встречаются люди 
этого типа, не могущие отключиться от неприятных эмоций, пережитых ими даже 
очень давно: они всё время возвращаются к ним и не могут отделаться от 
воспоминаний. Вероятно, "Джека" тоже можно отнести к застревающему типу 
личности.
 
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТИПЫ В БИОГРАФИЯХ
ДОН КИХОТ
Константин Эдуардович Циолковский*
* К. Э. Циолковский. Черты моей жизни. — Тула: Приокское кн. изд-во, 1986.
<...> Маленького меня очень любили — родители и гости. Прозвища я получал 
разные: птица, блаженный, девочка. Однажды стащил медную монету со стола. 
Оставили без чаю. Долго рыдал и приходил в отчаяние. <...>
Любил мечтать и даже платил младшему брату, чтобы он слушал мои бредни... Потом 
я мечтал о физической силе. Я, мысленно, высоко прыгал, взбирался, как кошка, 
на шесты, по веревкам. Мечтал и о полном отсутствии тяжести.
Любил лазить на заборы, крыши и деревья. Прыгал с забора, чтобы полететь. Любил 
бегать и играть в мяч, в лапту, городки, жмурки и прочее. Запускал <воздушные> 
змеи и отправлял на высоту по нитке коробочку с тараканом. <...>
К 14-16 годам потребность к строительству у меня проявилась в высшей форме. Я 
делал самодвижущиеся коляски и локомотивы. Сталь я выдергивал из кринолинов, 
которые покупал на толкучке. Особенно изумлялась тетка и ставила меня в пример 
братьям. Я также увлекался фокусами и делал столики и коробки, в которых вещи 
то появлялись, то исчезали. <...>
Корреспондентку я не видел, но это не мешало мне влюбиться и недолгое время 
страдать.
Интересно, что в одном из писем к ней я уверял свой предмет, что я такой 
великий человек, которого еще не было, да и не будет. Даже моя девица в своем 
письме смеялась над этим. И теперь мне совестно вспомнить об этих словах. Но 
какова самоуверенность, какова храбрость, имея в виду те жалкие данные, которые 
я вмещал в себе! Правда, и тогда я уже думал о завоевании Вселенной! <...>
Случилось, что оглобли очков оказались длинны. Я перевернул очки вверх ногами и 
так носил их. Все смеялись, но я пренебрегал насмешками. Вот черты моего 
позитивизма, независимости и пренебрежения к общественному мнению.
Раньше была некоторая хлыщеватость и чем больше назад, тем ее было больше. Там, 
в Москве, я ходил в пальто старшего брата, перешитом из теткиного бурнуса. Оно 
мне было велико, и я, чтобы скрыть это, носил его внакидку, несмотря на адский 
иногда холод. Пальто было из очень прочного драпа, хотя без подкладки и без 
воротника. Но и его я скоро лишился: проходя однажды близ Апраксина рынка. 
Выскакивают молодцы и почти насильно ведут меня в магазин! Соблазнили: дали 
предрян-ное пальто, а мое взяли. Прибавил я еще рублей 10. <...>
Пора было жениться и я женился на ней без любви, надеясь, что такая жена не 
будет мною вертеть, будет работать и не помешает мне делать то же. Венчаться мы 
ходили за четыре версты, пешком, не наряжались, в церковь никого не пускали. До 
брака и после него я не знал ни одной женщины, кроме жены. Браку я придавал 
только практическое значением...>
Когда же не был занят, особенно во время прогулок, всегда пел. И пел не песни, 
а как птица, без слов. Слова бы дали понятие о моих мыслях, а я этого не хотел. 
Пел и утром, и ночью. Это было отдыхом для ума. Мотивы зависели от настроения...
 Я это делаю сам для себя. <...>
Однажды одной слабой девице, по ошибке, я поставил пять, но не стал ее огорчать 
и не зачеркивал балл. Спрашиваю урок в другой раз. Отвечает на пять. Заметил, 
что дурные баллы уменьшают силу учащихся и вредны во всех отношениях. <.„>
 Преподавал я всегда стоя. Делал попытку ставить балл по согласованию с 
отвечающей, но это мне ввести не удалось. Спрашиваешь: "Сколько вам поставить?" 
Самолюбие и стыдливость мешали ей прибавить себе балл, а хотелось бы. Поэтому 
ответ был такой: "Ставьте, сколько заслуживаю". Сказывалась полная надежда на 
снисходительность учителя. <...>
Зажженный водород у меня свистел и дудел на разные голоса. В пятом классе 
всегда показывал монгольфьер. Он летал по классу на ниточке, и я давал эту 
ниточку желающим. Большой летающий шар, особенно с легкой куклой, производил 
всеобщее оживление и радость. Склеенный мною бумажный шар, весь в ранах и 
заплатах, служил более 15 лет. <...>
Человечество не может жить в таких шорах, как живет, двигать своею мыслью по 
указке, ибо человек не машина, и это надо запомнить: человек настраивается 
природой в определенном тоне, это, безусловно, мажорный тон, а не мольба о 
помиловании... Вступление в космическую эру человечества — это поважнее, чем 
восшествие на престол Наполеона Бонапарта. Это грандиозное событие, касающееся 
всего земного шара, это робкое начало расселения человечества по космосу.
ДЮМА
 Никита Владимирович Богословский*
* "Уцелел, потому что смеялся". — Огонек, 1990, № 45. 238
В моей биографии есть один "стыдный факт: я не сидел... За всю жизнь не написал 
ни одной героической песни. Про партию не писал. Даже про Сталина не писал — 
что по тем временам трудно было назвать распространенным явлением. При этом 
меня не только не сажали, но и не сняли ни одного моего сочинения. <...>
Однажды я дирижировал на радио, и вдруг какой-то музыкант обращается ко мне с 
вопросом и называет меня Никитой Сергеевичем... Я ответил: "Между мной и 
Никитой Сергеевичем есть разница, он пишет ноты, а я — музыку". Кто-то