ые от каких-то внешних событий, а 
как состояния собственного "Я". 
Открытие своего внутреннего мира – радостное и волнующее событие, но оно 
вызывает и много тревожных, драматических переживаний. "Внутреннее Я" может не 
совпадать с "внешним" поведением, актуализируя проблему самоконтроля. Не 
случайно жалобы на слабоволие – самая распространенная форма подростковой и 
юношеской самокритики. "Я в своем представлении – это два существа: "внешнее", 
что ли, и "внутреннее", – пишет десятиклассница. – "Внешнее" (его можно назвать,
 пожалуй, "оболочкой") обычно является проявлением внутреннего – внутреннее 
диктует свои решения, размышления, доводы. Но иногда "оболочка" вступает в 
жестокое единоборство с "внутренним" существом. К примеру, захочется "оболочке" 
пококетничать или поступить не как должно, а как хочется, а изнутри ей кричат: 
"Нет! Нет! Нельзя!" И как я рада, если "внутренняя" чаша весов перевешивает (к 
счастью, это происходит гораздо чаще), "внутреннему" существу больше доверяю!" 
Вместе с сознанием своей неповторимости, непохожести на других приходит чувство 
одиночества. Собственное "Я" нередко переживается как смутное беспокойство или 
ощущение внутренней пустоты, которую чем-то необходимо заполнить. Отсюда рост 
потребности в общении и одновременно повышение его избирательности, потребность 
в уединении, тишине, молчании, в том, чтобы услышать свой внутренний голос не 
заглушенным суетливой будничной повседневностью. 
Преувеличение своей уникальности, непохожести на других часто порождает 
застенчивость, страх показаться смешным, "потерять себя" в общении, напряженную 
жажду излить душу и одновременно острую неудовлетворенность существующими 
формами общения. 
Не менее сложные задачи ставит перед юношей новое ощущение времени. Для ребенка 
из всех измерений времени самым важным, а то и единственным, является настоящее,
 "тут" и "сейчас". Детская перспектива в прошлое невелика, поскольку все 
значимые переживания ребенка связаны только с его ограниченным личным опытом. 
Будущее также представляется ему в самом общем виде. 
В начале юности положение меняется. Осознание своей непрерывности и 
преемственности во времени – необходимый элемент образа "Я". Тема времени 
приобретает напряженный, личностный характер; время переживается как нечто 
живое, конкретное, связанное с какими-то значимыми событиями и мотивами, причем 
главным измерением его становится будущее. Подростки и юноши чаще задумываются 
о своих потенциях и перспективах, воспринимая свое сегодняшнее "Я" лишь как 
залог будущего, момент становления: "Я – человек, но еще не Человек". 
Временная перспектива чрезвычайно существенна для понимания возрастной динамики 
рефлексивного "Я". Английские психологи, изучавшие методом неоконченных 
предложений проблему "кризиса идентичности" у 13-, 15- и 16-летних мальчиков, 
сопоставили их положительные ("Когда я думаю о себе, я чувствую гордость"), 
отрицательные ("Когда я думаю о себе, я порой ужасаюсь") и нейтральные ("Когда 
я думаю о себе, я пытаюсь представить, как я буду выглядеть, когда стану 
старше") самохарактеристики с возрастом испытуемых, с тем, описывают ли они 
свое "наличное Я" ("каков я сейчас?") или "будущее Я" ("каким я стану?"). 
Оказалось, что баланс позитивных и негативных оценок "наличного Я" мало 
изменяется с возрастом, зато озабоченность "будущим Я" резко усиливается [21]. 
Вопрос "Кто я?" подразумевает в юности оценку не только и не столько наличных 
черт, сколько перспектив и возможностей: кем я стану, что случится со мной в 
будущем, как и зачем мне жить? 
Обостренное чувство необратимости времени нередко соседствует в юношеском 
сознании с нежеланием замечать его течение, с ощущением, будто время 
остановилось. Чувство "остановки времени", полагает Э.Эриксон, психологически 
означает как бы возврат к детскому состоянию, когда время еще не существовало в 
переживании и не воспринималось осознанно. Подросток может попеременно 
чувствовать себя то очень юным, даже совсем маленьким, то, наоборот, 
чрезвычайно старым, все испытавшим. Поэтически точно выразил это состояние М.Ю.
Лермонтов: "Не правда ль, кто не стар в осьмнадцать лет, тот, верно, не видал 
людей и свет..." [22]. 
Расплывчатость представлений о времени сказывается и на самосознании. Страстная 
жажда нового опыта может перемежаться со страхом перед жизнью. Одни буквально 
рвутся вон из детства, у других же расставание с ним проходит очень мучительно, 
вызывая даже желание умереть. 
Индивидуально-психологические проблемы тесно переплетаются здесь с 
морально-философскими. Одна из таких проблем, с которой сталкивает подростка 
идея необратимости времени и которую старательно обходят многие взрослые, в том 
числе наивно-суеверные психологи, – это тема смерти. 
Смерть так же неустранима из индивидуального сознания, как и из истории 
культуры, и столь же многообразна по содержанию. Ребенок рано начинает 
интересоваться природой смерти (достаточно вспомнить "От двух до пяти" К.
Чуковского), но его первоначальный интерес к ней преимущественно познавательный,
 сливаясь с вопросом: "Откуда появляются и куда исчезают люди?" Причем 
полученная информация не распространяется на себя: все умрут, а я останусь! 
Пока он еще не вполне отчетливо различает одушевленные и неодушевленные 
предметы, смерть кажется ребенку в принципе обратимой ("Бабушка, ты умрешь, а 
потом снова оживешь?") или похожей на сон. Иногда смерть ассоциируется с 
утратой или поломкой любимой игрушки. Рисунки и комментарии к ним 3-5-летних 
детей показывают, что смерть, отождествляемая с мертвецом, воспринимается как 
физическое состояние неподвижности и бесчувственности [23]. Между пятью-шестью 
и восемью-девятью годами смерть начинают персонифицировать, представляя ее в 
виде отдельного существа, наделенного таинственными и ужасными свойствами, в 
частности способностью похищать и уводить с собой. Смерть часто ассоциируется с 
темнотой, порождая