«утопизму».
      Седьмой этап (символически – с 1917 г. по сей день) можно считать 
современным. На этом этапе состоялась реализация и крах марксистсколенинской 
утопии казарменного социализма, жертвою которой оказалась целая треть 
человечества, начиная с СССР. Никуда не делись и прочие многообразные утопии. 
На этом этапе постепенно складывается понимание того, что социальный утопизм – 
это отнюдь не чернобелое кино с разделением всего и вся на утопическое и 
реалистическое, а те элементы сознания и нововведения, в том числе политики, 
которые исходят не из объективных закономерностей и не из промысла божия, а из 
произвольных представлений о желаемом будущем (которые часто выдаются за 
научные или за некое откровение). Таким образом черты утопизма можно найти в 
политике любого правительства любой страны мира и во взглядах любого политика, 
философа, ученого, писателя, вообще любого человека.
      Среди социальных утопий второй половины XIX – первой половины XX в. 
наибольшее развитие получили марксизм и анархизм. Марксизм сделался к началу XX 
в. основой широкого революционного движения и в своей экстремичной форме 
(марксизмленинизм) привел к попытке реализации этой утопии («утопия 
социализма») сначала в масштабах России, а затем, уже во второй половине XX в., 
в масштабах целой трети человечества. Но в 90х гг. XX в. эта утопия, как и 
всякая утопия, потерпела крах, и к XXI в. от нее остались лишь быстро 
деформирующиеся рудименты.
      Анархизм, как общественнополитическое течение, сложился в 40—70х годах 
XIX в., но его идейные истоки восходят к утопии Руссо и другим утопиям 
XVII—XVIII вв., которые идеализировали патриархальную общину. Анархистская 
концепция будущего, изложенная в работах Годвина, Прудона Штирнера, Бакунина, 
Кропоткина, Реклю, Грава, Карелина, Фора и др., в самых общих чертах сводилась 
к формуле «свободной федерации» автономных ассоциаций производителей – мелких 
частных собственников с немедленным и полным упразднением государства, 
«справедливым обменом» продуктов труда отдельных работников.
      Заметим, что для утопизма характерно стремление создать детальную картину 
будущего, втиснуть ее в рамки априорно заданной и «идеальной схемы», 
продиктовать своего рода «правила поведения» будущим поколениям. В 
противоположность этому течению общественной мысли на протяжении XIX века 
сложился позитивизм, для которого характерно агностическое отношение к 
предвидению, особенно социальному, требование ограничиться описанием и 
объяснением изучаемого объекта, попытки свести прогностическую функцию науки 
только к чисто эмпирическим выводам из анализа и диагноза.
      Парадоксально, но, будучи по сути своей утопистами, анархисты в 
большинстве своем держались позитивизма и негативно относились к научному 
предвидению. Будущее виделось им не как объективно необходимая, неизбежная 
следующая ступень в истории человечества, а как результат чисто волевого акта 
героевреволюционеров, способных увлечь за собой народные массы. Понятно, что 
при таких взглядах сам процесс перехода к будущему состоянию не имел 
существенного значения и ему не уделялось особого внимания. В итоге 
политическая программа анархистов страдала непоследовательностью, 
неопределенностью, непродуманностью. Ее несостоятельность в полной мере 
проявилась в мировом революционном движении второй половины XIX – первой 
половины XX в.
      Еще одну группу социальных утопий представляют различные направления 
либерального реформизма, собственно буржуазные утопии, восходящие к «Океании» 
Гаррингтона (произведения Бентама, Г. Джорджа, Герцки и др.). Утопии такого 
рода появляются в значительном числе и до сих пор.
      Особую группу социальных утопий составляют теории феодального социализма 
(Карлейль, Дизраэли, Рескин и др.), где будущее рисуется в виде возврата к 
идеализированному прошлому средневековья. Разновидностью таких теорий являлся 
поначалу христианский социализм (Ламенне и др.). Но на протяжении второй 
половины XIX в. это течение приобрело самостоятельный характер, постепенно 
превратившись в разновидность буржуазного утопизма. В XX в. на смену 
исчезнувшим рабовладельческим и феодальным утопиям приходят фашистские, которые 
справедливо расцениваются общественностью как антиутопии.
      Сложнее обстоит дело с утопическим социализмом. Утопические идеи 
СенСимона, Фурье, Оуэна и других социалистовутопистов первой половины XIX в. 
просуществовали в виде соответствующих школ социальной мысли еще несколько 
десятилетий после смерти их основателей, а в отдельных странах (особенно в 
царской России и в ряде стран Востока) эти идеи сохраняли известное влияние до 
первой половины XX в. включительно и даже позднее. Концепции будущего некоторых 
социалистовутопистов (Бланки и др.) сложились хронологически почти 
одновременно с марксизмом и сохраняли значение во второй половине XIX в. и 
позднее. Рождались и новые социалистические утопии (Моррис, Беллами, Золя, 
Франс, Уэллс, Дж. Лондон, Циолковский и др.), конкретная оценка которых 
возможна только с учетом особенностей творчества того или иного утописта в 
конкретной исторической обстановке.
      Для утопии Беллами, например, характерны реформистские и технократические 
иллюзии, что сближает ее с буржуазными утопиями. На Западе, особенно в США, 
возникло множество клубов, члены которых пытались претворить эту утопию в жизнь.
 В еще большей степени эклектичность, заимствование идей из различных 
направлений утопизма – от феодального до анархистского – характерны для 
утопических романов Морриса, Золя, Франса, Лондона, Уэллса. Однако высокое 
художественное мастерство этих писателей делало их произведения незаурядными в 
утопической литературе, даже при известном налете эклектизма. Их всемирная