познанию будущего явится обычный арифмометр, будущий компьютер, то он был 
«отцом кибернетики – продажной девки империализма», только и всего. Это лишь 
много позднее стало проясняться, кто – продажная девка и чьего именно 
империализма, а в те поры такими вопросами не задавались, все принимали на веру 
под страхом мгновенного растерзания за любое инакомыслие.
      Талантливый публицист Р. Юнгк тоже был известен русскому читателю только 
как автор книги «Ярче тысячи солнц» – об американском Сахарове – Роберте 
Оппенгеймере, – но отнюдь не как автор сенсационного бестселлера «Будущее уже 
началось» (1952), с публицистическим обобщением идей Бернала и Винера. 
Бестселлера, двадцать лет десятками изданий переводившегося едва ли не на все 
языки мира, кроме, конечно, русского.
      Русскому исследователю будущего в середине 50х гг. могла даже придти в 
голову мысль о том, что раз возможна «наука о прошлом», история, так сказать, 
«пастология», то, по той же логике должна быть и «наука о будущем» – 
«футурология». Откуда было знать, что тринадцатью годами раньше, в 1943 году 
этот термин уже пустил в научный оборот на Западе О. Флехтгейм? Правда, в ином 
значении – в смысле «надидеологической философии будущего», противостоящей 
мангеймовской дихотомии «идеология, как оправдывание сущего – утопия, как 
отрицание сущего». Разве можно было догадаться, что вопрос правомерности «науки 
о будущем» станет во второй половине 60х годов, на волне «бума прогнозов», 
предметом специального исследования двух научных коллективов – советского и 
американского («Комиссия 2000 года» под председательством Д. Белла) и что оба 
коллектива практически одновременно, не сговариваясь, придут к выводу о 
принципиальной невозможности подобной науки, ибо все науки изучают либо прошлое 
(исторические), либо будущее (все прочие), а «настоящее», с этой точки зрения,
 – не более, как условная разделительная черта, через которую «будущее» 
ежесекундно перетекает в «прошлое». К тому же суть каждой науки – триединая 
функция описания (анализа), объяснения (диагноза) и предсказания (прогноза), 
так что заниматься прогнозированием должны все без исключения науки, 
заслуживающие этого названия, – даже исторические (посвоему, разумеется).
      Конечно, принципиальная невозможность конструирования «науки о будущем», 
как особой научной дисциплины, противостоящей наукам о прошлом и настоящем, 
вовсе не исключала возможности междисциплинарного исследования будущего, как 
особой отрасли, особого направления научных исследований, типа исследований 
операций и т.п. К этой мысли на Западе пришли уже в конце 60х гг., а мы 
начинали приходить в конце 80х. В те годы, вплоть до 1966 г., в русском языке 
даже и слова такого не было – «прогнозирование» (хотя «прогноз» существовал с 
XIX века). Оно обрело право на жизнь только в жестоких идеологических схватках 
второй половины 60х. «До того» лишь изредка всплывала «прогностика», да и то в 
значении всё той же «науки о будущем».
      Да, все прочитанное «о будущем» к середине 50х годов, вместе с 
навеянными этой литературой идеями, можно было обобщить в сколь угодно 
объемистых рукописях – или о перспективах развития науки, техники, культуры, 
или о перспективах социальноэкономического соревнования капитализма и 
социализма, или о перспективах военнополитического противостояния двух 
социальных систем на мировой арене. Но любому автору с такими рукописями под 
мышкой судьба была одна: долгими годами безрезультатно обходить одно 
издательство за другим, вызывая сначала любопытство («кто бы мог стоять за 
этим»?), а затем всегда и всюду – спасительный страх.
      Только чисто конъюнктурные моменты могли продвинуть подобные рукописи в 
печать – разумеется, в усеченном и препарированном сообразно конъюнктуре виде. 
При этом отнюдь не все авторы рисковали выступать со столь скандальной для того 
времени тематикой – намного скандальнее современной астрологии, парапсихологии 
и уфологии, вместе взятых. Иные предпочитали укрываться под псевдонимами. Так 
появились «Если мир разоружится» (1961) – некоего И. Лады, к встрече Хрущев – 
Кеннеди в Вене осенью 1961 г., «Век великих надежд» (1964) Г. Доброва и Ю. 
ГолянНикольского, «Контуры грядущего» (1965) И. Лады и О. Писаржевского – в 
порядке комментирования Программы КПСС.
      И все же идея возможности исследования будущего шаг за шагом пробивала 
себе дорогу в жизнь. С 1957 года начали появляться статьи академика Н.Н. 
Семенова – на ту же тему, что и у Бернала – «Наука и общество», их будущее, да 
и ряда других ученых тоже. С 1965 года в высших академических кругах стал 
обсуждаться вопрос о возможности создания на первых порах специального научного 
совета или хотя бы постоянно действующего семинара «по научнотехнической и 
социальноэкономической прогностике». Особенно конструктивно этим вопросом 
занимались академик Д.И. Щербаков, академик А.Я. Берг, профессор И.А. Ефремов 
(он же – знаменитый уже тогда писательфантаст, автор всемирно известной 
«Туманности Андромеды», до сих пор лучшего произведения советской 
научнофантастической литературы), только что избранный в то время 
вицепрезидентом АН СССР по общественным наукам академик A.M. Румянцев и другие 
ведущие ученые страны.
      Захлебываясь в противоречиях, подходила к концу перестройка № 2 – 
хрущевские реформы 1956—64х гг. Родиться на сей раз прогностике живой или 
снова стать жертвой аборта – целиком зависело от политической конъюнктуры 
середины 60х гг., кануна XXIII съезда КПСС.
      Политические карты на сей раз разложились счастливо для 
марксистсколенинской футурологии. Неизбежный, как мы понимаем сейчас, 
очередной погром отодвинулся на несколько лет. Свергнувшие Хрущева компаньоны 
его, во главе со своим ставленником Брежневым, приходили к власти под знаменем 
перестройки № 3 (косыгинские реформы 1966—68х гг.). Одним из существенных ее