драматизированного, только и всего. Словом, получите «презентизм».
      Опыт показывает, что «презентизм» проходит по мере знакомства с 
прогностической или хотя бы научнофантастической литературой. Вот почему 
современные респонденты, если можно так сказать, гораздо менее «презентичны», 
чем 30 лет назад.
      Удивил в ответах респондентов не ожидавшийся «презентизм», а нечто другое.
 При попытке опрашивающего ввести респондента в непривычный мир «иного 
будущего» почти во всех случаях наблюдалось категорическое неприятие любого 
будущего, качественно отличного от настоящего. И чем явственнее, радикальнее 
было качественное отличие – количественное воспринималось довольно легко, – тем 
категоричнее было неприятие, враждебное отношение. Такая позиция была четко 
зафиксирована и по рабочей, и по учащейся молодежи, а также по молодым научным 
сотрудникам (подчеркнем, что опрос проводился в Дубне – элитном научном городке 
тех времен: более отзывчивую по части проблем будущего, достаточно широкую 
аудиторию трудно было отыскать). Словом, опрос оказался безрезультатным, и мы 
вынуждены были от него отказаться.
      Попытались компенсировать провал с зондажным опросом «простых» 
респондентов таким же опросом экспертов – научных работников, которым по роду 
своей работы положено заглядывать в будущее (напомним, что 30 лет назад 
современная прогностика в СССР, полулегализованная лишь в 1966 г. и полностью 
разгромленная, вместе с остальными общественными науками спустя несколько лет, 
со вступлением страны в период застоя, переживала этап становления, 
продолжающийся, впрочем, по сию пору, и прогностическая грамотность даже 
научных работников, не говоря уже ни о ком другом, была близка к нулевой). Мы 
отдавали себе отчет в обычной консервативности мышления ученых, делали скидку 
на возраст, точнее, на «возрастную ностальгию по прошлому», столь часто 
встречающуюся у людей пожилого и даже отчасти среднего возраста, к каковым 
относились, разумеется, все опрашиваемые эксперты – молодых экспертов, как 
известно, у нас вообще не бывает, поскольку почти все ученые до 33 лет, а в 
некоторых отношениях и до 40 лет (кроме ничтожного процента успевших защитить 
докторские диссертации) совершенно неоправданно относятся к категории «молодых 
ученых», родственных аспирантам и студентам. Но все же ожидали ответов, 
отличных от ответов обычных респондентов.
      И действительно, там, где дело касалось текущих проблем, наблюдаемых 
процессов настоящего, эксперты неизменно оказывались на высоте, выгодно 
отличаясь от «простых» респондентов. А вот там, где речь шла об «ином будущем», 
ответы тех и других были неотличимы. Тот же рецидив презентизма и такое же 
категорическое неприятие любого навязывания «иного будущего». Поначалу 
показалось, что неудачно подобран состав экспертов. Его меняли на пилотаже 
дважды – и с тем же результатом. Правда, обнаружилось, что если достаточно 
долго «вводить в будущее» достаточно квалифицированных экспертов, то происходит 
их как бы «самообучение» и они малопомалу начинают глубже разбираться в 
перспективах рассматриваемых явлений. Но, вопервых, у нас не было времени, 
чтобы создавать в экспертной группе подобную атмосферу достаточно долго. 
Вовторых, даже при успехе подобного предприятия это была бы, по существу, уже 
качественно иная, так сказать, искусственно созданная нами самими экспертная 
группа, вовсе не отражающая существовавший в. то время уровень и характер 
экспертных оценок по рассматриваемой проблематике.
      Заметим еще раз, во избежание недоразумений, что дело происходило более 
30 лет назад. С тех пор очные и заочные, индивидуальные и коллективные опросы 
экспертов для целей прогнозирования стали сравнительно обыденным явлением, 
прогностическая грамотность экспертов несказанно повысилась, и сегодня, 
возможно, такой же опрос мог бы в какойто мере удасться. Но 30 лет назад опрос 
экспертов полностью провалился, и мы не уверены к тому же, что даже при 
усложнении опросника на должной высоте оказались бы сегодняшние эксперты, 
причем вовсе не изза недостаточного уровня своей квалификации. Заметим также, 
во избежание недоразумений с Дубной, что пилотаж проводился с московскими 
экспертами наивысшей авторитетности в те времена.
      Как известно, отрицательный результат в научных исследованиях – тоже 
своего рода положительный результат, запрещающий другим повторять ошибку, 
заведомо ведущую к неудаче, и заставляющий искать другие пути решения проблемы. 
В частности, наша исследовательская группа, подключив социальных психологов, 
нашла удачный выход из положения. Вместо безрезультатных «лобовых» прожективных 
опросов мы прибегли к психологическим тестам, специально модифицированным для 
нужд социологического исследования прогностической направленности, к 
квалиметрическим оценкам полученных результатов, позволившим дать общие 
трендовые оценки ожидаемых и желательных изменений в социальных потребностях 
нашей молодежи, а экспертам отвели более подобающую им роль аналитиков 
полученных результатов, с целью уточнения их и углубления необходимой 
интерпретации. Результаты исследования обобщены в серии препринтов ИСИ АН СССР 
середины 70х годов и в заключительной коллективной монографии того же 
наименования, с которой нетрудно ознакомиться.
      Но данное исследование имело и еще один, так сказать, побочный результат. 
Оно заставило глубже задуматься о причинах и особенностях категорического 
неприятия «иного будущего» всеми почти нашими респондентами, не исключая и 
экспертов. Проблема неоднократно обсуждалась на семинарах. Была изучена 
дополнительная литература. В результате родилась концепция «футурофобии» – 
органического неприятия человеком без специальной прогностической подготовки 
любого представления о качественно ином будущем, расходящемся с привычным ему 
настоящим. Об этой концепции бегло упоминалось в других научных работах по