порядок соблюдался, в положенных случаях следовали арест, суд и тюрьма, так что 
особого разгула преступности не наблюдалось.
      И вот с такими авторитарнопатриархальными традициями вся бывшая 
Российская империя, переименованная в Советский Союз, «въехала» в 60е годы XX 
века (всего какихнибудь 40 лет назад!). Правда, традиции дважды прерывались – 
и оба раза в связи с мировыми войнами – Первой и Второй. После Первой мировой и 
последовавшей за ней Гражданской войны осталось несколько миллионов совершенно 
деклассированных элементов, плюс еще несколько миллионов беспризорных сирот – 
детей и подростков, и почти все они были психологически готовы на преступление. 
Естественно, последовал гигантский «всплеск» преступности и потребовалось около 
десятилетия, прежде чем это «половодье» снова начало входить в обычные «берега».
 Но тут грянула «коллективизация сельского хозяйства» – и в города было 
выброшено еще несколько миллионов криминогенных люмпенов. Впрочем, они вскоре 
попали под пресс массового террора, поэтому преступность не смогла разрастись 
вновь – ее, можно сказать, затоптали походя.
      Второй раз цунами преступности обрушилось на города и села сразу после 
Второй мировой войны. Но, как известно, одна из характерных черт любого 
тоталитарного режима – быстрая расправа с любыми нарушителями общественного 
порядка, политическими или уголовными безразлично (кстати сказать, это одна из 
причин ностальгии значительной части евроазиатов по сталинским временам). 
Сталин или Гитлер, Муссолини или Мао Цзэдун, Франко или Ким Ир Сен – не имеет 
значения: всюду уголовники попадают под общий каток массового террора и 
удерживаются в определенных пределах. То же произошло и в СССР 2й половины 
40х гг.: за несколько лет тюрьмы и расстрелы «перемололи» основной костяк 
уголовников, и установилось былое равновесие – правда, далекое от «идиллии» 
минувших времен, в связи с резким усилением миграции населения, в том числе и 
уголовных элементов.
      Положение стало меняться в 60х гг., в связи с массовым переходом от 
традиционного сельского к современному городскому образу жизни и появлением 
социальных проблем, свойственных последнему, в том числе касающихся 
преступности. Органы охраны общественного порядка оказались застигнутыми 
врасплох лавинообразными переменами, продолжали действовать по старинке, и, 
понятно, упоминавшееся выше равновесие стало быстро смещаться в пользу 
уголовного мира.
      Исчез былой патриархальный авторитет полицейского, переименованного в 
Советской России в милиционера. Служба в милиции до сих пор относится к разряду 
не особенно престижных. Поэтому кадры милиции заполняются, в основном, 
гастарбайтерамилимитчиками. Они сравнительно ненадежны, легко могут пойти на 
злоупотребление своим служебным положением, поэтому многим из них, несмотря на 
звание «милиционер», не доверяют даже пистолета. А кому доверяют – должен 
несколько раз выстрелить в воздух для предупреждения и только потом стрелять в 
убегающего или нападающего преступника. В борьбе с хулиганами или мелкими 
воришками этого всегда оказывалось достаточным. Но перед лицом организованной 
преступности, с ее отлично вооруженными боевиками, на мощных автомашинах, с 
импортными портативными средствами связи такой «милиционер» совершенно 
беспомощен и вынужден прибегать к сложным маневрам «сосуществования» с 
преступным миром, чтобы не быть устраненным физически. Понятно, его 
эффективность очень низка, и попытка заменить качество количеством (десяток 
неэффективных советских милиционеров вместо одного эффективного полицейского) 
оказалась изначально обреченной на провал.
      Исчез и былой авторитет всесильного в минувшие времена общественного 
мнения окружающих. Этот традиционный авторитет «выплескивался» на улицы крупных 
городов в виде сравнительно высокой активности населения, когда люди 
сталкивались с фактом нарушения общественного порядка. Достаточно было 
полицейскому (а затем милиционеру) дать оглушительную трель своего свистка – и 
к нему на помощь бросались не только полдюжины коллег с соседних постов, но и 
несколько прохожих мужчин побойчее. Так что преступникам приходилось несладко.
      Эксплуатируя эти общие пережитки квазигражданственности, советское 
правительство создало в 20х годах «Общество содействия милиции» (с годами, 
правда, захиревшее), а затем добровольные народные дружины силою в 14 млн. чел.,
 что эквивалентно всей Советской Армии в период мировой войны. В одной Москве 
было до полумиллиона дружинников – по одному на каждые 16 человек населения, 
включая младенцев. Теоретически с такой силой можно было искоренить всех 
преступников до последнего человека. Практически и это начинание было 
профанировано и, в конце концов, выродилось в имитацию поочередного дежурства 
пары безоружных старых леди за дополнительные три дня отпуска в году. Конечно 
же, к борьбе с преступностью это не могло иметь никакого отношения.
      Вместе с тем, по мере массовой деморализации советского общества 
нарастала пассивность людей в отношении нарушителей общественного порядка. 
Любое вмешательство могло привести к крупным неприятностям как по части 
бюрократической волокиты в милиции, так и в смысле безнаказанной мести со 
стороны уголовного элемента. Постепенно сложилась невиданная прежде ситуация: 
если нападение на женщину, на ребенка, на старика все еще по инерции вызывает 
вмешательство окружающих, да и то все реже), то избиение мужчины мужчинами, не 
говоря уже об открытом воровстве, оставляет прохожих полностью равнодушными. 
Мало ли кто на кого напал, кто чего уносит! Вмешаться – потащат свидетелем в 
милицию, потеряешь полдня, да еще заподозрят в соучастии. А твое имя и адрес, 
безусловно, станут известны преступникам: государство выдаст им тебя, что 
называется, головой и не вступится, когда тебя самого изобьют или обокрадут…
      Ровно месяц назад я шел на работу по переулку в центре Москвы. Внезапно