впереди засигналила припаркованная машина, и из нее выскочили двое здоровенных 
молодых людей с какимито вещами, выкраденными из машины. Типичная сегодня для 
Москвы картина, повторяющаяся до сотни раз в день. Бросились бежать мимо меня. 
В прежние времена обязательно поднял бы крик и попытался задержать хотя бы 
одного в полной уверенности, что на помощь бросятся все идущие по улице. Но 
сегодня все идут, как будто ничего не случилось. Зачем же мне нарываться на 
удар ножом и лежать, когда все будут проходить, перешагивая через тебя, столь 
же равнодушно, как сейчас идут мимо обокраденной машины? «Какое мне дело до вас 
до всех, а вам до меня?»
      А ведь такая пассивность окружающих при низкой эффективности полиции – 
самый питательный бульон для преступности. Это означает, что общество опустило 
руки и сдалось на милость преступника в надежде, что сегодня пострадаю не я, а 
ктото другой. Совсем как женщина, безропотно отдающаяся насильнику, в надежде, 
что он сохранит ей жизнь.
      Ну, и наконец – пенитенциарная система устрашения преступника наказанием. 
Даже трудно поверить, что столько взрослых людей, далеко не дебилов по своим 
клиническим данным, могли наворотить здесь такую гору благоглупостей, 
граничащих с фактическим покрывательством преступника, с фактическим соучастием 
в его преступлениях. И не только наворотили, но и продолжают наворачивать…
      Сначала объявили полицию и каторгу прошлого – «проклятым прошлым» (хотя 
ныне это кажется розовой идиллией по сравнению с тем изуверским бесчеловечием, 
которое пришло им на смену). Как уже говорилось, полиция была заменена 
«милицией», а каторга– «исправительнотрудовыми лагерями». Под это была 
подведена чисто умозрительная теория, согласно которой преступность – это 
свойство и наследие капитализма, при социализме для нее не остается места: 
достаточно предельно гуманно отнестись к преступнику и «исправить» его участием 
в созидательном труде.
      Что получилось?
      В «исправительнотрудовые лагеря» при Сталине загоняли до 13 млн. чел. – 
это была просто рабская, даровая рабочая сила на страх другим. При Брежневе это 
число сократилось примерно до 4 млн. Из них три четверти составляли вовсе не 
преступники, а перепродавцы дефицитных товаров и мелкие жулики, которым, в 
отличие от десятков миллионов точно таких же, оставшихся на свободе, по разным 
причинам просто не повезло. В свою очередь, из оставшегося миллиона три 
четверти составляли мелкие воришки, случайно польстившиеся на чужое и 
попавшиеся в первый раз.
      Но остальная четверть миллиона – закоренелые преступникирецидивисты: 
«тюремная аристократия», спаянная в единую корпорацию железной дисциплиной и 
держащая в полном повиновении всех остальных, угрожая им страшной участью 
изгоев – «опущенных». В конечном итоге, тюрьма, т.е. «исправительнотрудовой 
лагерь», превращается в самую настоящую академию (напомним, что в этих тюрьмах, 
в отличие от западных, в каждой камере сидят по нескольку десятков заключенных).
 Уголовные «профессора» наставляют начинающих уголовников или вовсе даже 
неуголовников на путь далеко не истинный, прочно повязывают их уголовными 
связями при выходе из тюрьмы – и пожалуйста: каждый третий вышедший из тюрьмы 
пополняет ряды рецидивистов! И после этого находятся люди, которые имеют 
наивность утверждать, будто глупость человеческая может иметь какието пределы!
      Подобного рода информация, постепенно накапливаясь, привела меня к 80м 
годам в состояние полного отчаяния. Сначала я в знак протеста принципиально 
перестал читать журнальные и газетные статьи из раздела криминальной хроники, 
где бесконечно описывалось, как милиционер А. сделал шесть предупредительных 
выстрелов в воздух, после чего ему проломили голову и отобрали пистолет; как 
милиционер В. повис на подножке угнанного грузовика и был сброшен угонщиком; 
как рецидивист С., вырезавший три семьи, в третий раз бежал из 
«исправительнотрудового лагеря» и безнаказанно вырезал четвертую, Пятую, 
шестую… Когда увидел, что это не помогло, сам написал несколько статей, где – в 
пределах дозволенного цензурой – попытался указать на, мягко говоря, 
несообразность со здравым смыслом, а потому неэффективность борьбы с 
преступностью существующей системы. А также, интегрируя накопленный опыт, внес 
несколько конкретных предложений, из которых выделяются по важности три:
      1. Заменить низкооплачиваемых, низкоавторитетных и низкоэффективных 
квартальных надзирателей, названных «участковыми уполномоченными» (из 
лимитчиковгастарбайтеров) высокооплачиваемыми, высокоавторитетными и 
высокоэффективными комиссарами полиции со штатом помощников, со служебной 
квартирой, узлом связи, с хорошей служебной автомашиной и пистолетом, который 
такому доверенному лицу разрешалось бы разрядить в преступника безо всяких 
«предупредительных выстрелов». На мой взгляд, это должен бы быть своего рода 
«министр внутренних дел» городского микрорайона или села с чрезвычайными 
полномочиями (учитывая обстановку) посильнее, чем у американского шерифа. Ему 
на помощь в любой момент, наподобие пожарной команды, могла бы быть вызвана 
«команда быстрого реагирования», способная принудить к сдаче или уничтожить 
любую вооруженную банду преступников.
      2. Заменить абсолютно неэффективные «добровольные народные дружины» 
высокоэффективной национальной гвардией по типу американской, с той разницей, 
что ей чаще, чем американской, пришлось бы патрулировать в криминогенных зонах 
и принимать участие в боевых действиях против крупных вооруженных банд (с 
соответствующими поправками относительно организации, материального и 
морального стимулирования гвардейцев).
      3. Заменить «уголовные академии» под вывеской « исправительных лагерей» 
эффективными пенитенциарными учреждениями, четко дифференцированными не по