человеческой коммуникации предполагает локализацию времени, пространства и 
направления, для чего необходимо построить грамматику коммуникации на основе 
развития идеи Витгенштейна о языке как игре. Хотя сам по себе призыв к 
исследованию проблемы значений и психолингвистики представляет, несомненно, 
интерес, смысл новой парадигмы, противостоящей как позитивизму, так и 
гуманистической герменевтике, остается не вполне ясен. Апелляция к практике, 
которая высказывалась в связи с критикой «гуманистического» образа человека как 
«пленника знания», оказалась сведенной лишь к практике коммуникации. Реальная 
общественно-историческая практика, на базе которой только и можно понять 
человека одновременно и как субъект, и как объект, оказывается вновь за бортом 
анализа. Эта проблема, естественно, не может быть решена при помощи обращения к 
идеям Витгенштейна. Что же касается критической направленности позиции 
Ромметвейта в адрес существующей социальной психологии, то очевидно, что линии 
критики прослеживаются здесь по тем же направлениям, что и у других европейских 
коллег американских социальных психологов.
     Чтобы эта картина была полной, необходимо упомянуть и такой источник 
«европейской» критики, как позиция авторов, выступающих от имени марксизма. Эта 
позиция заявлена, например, в коллективной работе, вышедшей в Англии под 
редакцией Н. Армистеда, «Реконструкция социальной психологии» [Armistead, 1974],
 которая как бы продолжает дискуссию о критическом состоянии современной 
социальной психологии на Западе и демонстрирует вместе с тем подход 
исследователей, «в разной степени испытывающих влияние марксизма» [op. cit., p. 
25]. Соглашаясь с тем, что есть две модели социальной психологии — 
психологическая и социологическая, Армистед вносит свой вклад в характеристику 
слабостей каждой из них.В психологической традиции, с его точки зрения, всегда 
просматривается задача обнаружения некоторых «общих законов социального 
поведения», действующих безотносительно к социальной ситуации, культуре, эпохе. 
При таком подходе исключаются вопросы о содержании социально-психологических 
феноменов: каковы аттитюды, по отношению к чему существует конгруэнтность, чего 
добивается группа и т.д. «Если сочетать стремление к общим законам, — пишет 
Армистед, — с концепцией «социального» как взаимодействия организмов и с 
экспериментальным лабораторным методом, получается социальная психология, 
которая систематически игнорирует тот социальный контекст, в котором 
осуществляется поведение. В этом состоит основная причина, почему 
психологическая социальная психология зашла в тупик» [op. cit., p. 15]. Что 
касается социологической модели, к которой автор относится с большим 
сочувствием, то и она обладает рядом недостатков, которые, впрочем, являются 
общими у нее и у психологической социальной психологии. Суммируя эти недостатки,
 можно свести их к следующему: позитивизм, отрицание идеологии и ценностей, 
понимание «социального» вне исторического контекста (хотя последнее в 
социологической модели представлено слабее).
     Армистед делает довольно категоричный вывод о том, что социальная 
психология нуждается в понимании идеологических проблем, причем это касается 
академических теорий в такой же степени, как и практических приложений. Именно 
с точки зрения перспективы понимания идеологии Армистед полагает, что 
социальная психология должна обратиться к марксизму, хотя, по его мнению, 
«марксизм никогда не уделял должного внимания социальной психологии, 
рассматривая эти проблемы как вторичные по отношению к макропроблемам 
социальной структуры» [op. cit., p. 25]. Некоторые из этих утверждений являются 
спорными. Марксизм в действительности всегда уделял большое внимание социальной 
психологии, прежде всего в плане выработки исходных методологических принципов 
анализа социально-психологических феноменов, а также в плане выявления 
специфики социально-психологических характеристик больших социальных групп, 
роли социально-психологического аспекта в массовых движениях и т.д. Целый ряд 
работ Маркса, а также таких выдающихся марксистских теоретиков, как Плеханов, 
Лабриола, Грамши, могут служить доказательством этого тезиса [Андреева, 1999]. 
С другой стороны, мысль Армистеда о том, что критический анализ современного 
состояния социальной психологии на Западе не может быть полным без включения в 
него элементов идеологической оценки социально-психологического знания, 
является весьма примечательной.
     Еще более конкретный вид эта идея приобретает в работе Г. Реслер и П. 
Уолтона «Насколько социально это?», помещенной в том же сборнике. По мнению 
авторов, главный недостаток существующей традиции асоциальной психологии — ее 
неумение понять собственную связь с природой того общества, в котором 
социальная психология развивается. Безотносительно к тому, какой теоретический 
подход взять — будет ли это подход Айзенка или этнометодология Гарфинкеля, — их 
общая слабость заключается «в их неспособности теоретически конфронтировать с 
теми ограничениями, в которых находится наука в обществе, разделенном 
классовыми интересами» [op. cit., p. 289]. Поскольку форма и тип общества 
задают формы и типы «психологии», не может существовать некоей социальной 
психологии «вообще», она может быть всегда лишь социальной психологией 
определенного общества. И если речь идет о капиталистическом обществе, то 
социальная психология, игнорирующая факт отношений именно капиталистического 
общества, не может считаться социальной в подлинном смысле этого слова [ibidem].

     В работах и других социальных психологов, подчеркивающих радикализм своих 
позиций и заявляющих об их близости марксизму, справедливо отмечается, что 
идеологическая функция социальной психологии проявляется особенно отчетливо 
тогда, когда возникает вопрос о связи социально-психологической теории с 
практикой. С точки зрения П. Сэджвика, например, недостаточно оперировать