призывает к изучению реальности, но сам проскакивает сквозь реальность, подобно 
Алисе в стране чудес, проскакивающей сквозь зеркало в Никакую страну. Такой 
социальный психолог оказывается добровольным пленником платоновских цепей, куда 
он поместил себя, повернувшись спиной к внешнему миру и наблюдая только тени на 
его стенах; это выражается в том, что такой исследователь «наблюдает не разум 
или поведение, а суммирует данные или таблицы ЭВМ» [там же, с. 44]. Принцип 
четвертый: «Нужно видеть будущее в настоящем, находить настоящее в прошлом». 
Иными словами, нужно накапливать архивы социальных данных так, чтобы в 
исследованиях не упустить временной перспективы. Принцип пятый: «Создать новую 
методологию, где будут присутствовать не простые корреляции, но новые методы 
шкалирования качественных данных, многомерного, а также каузального анализа». 
Принцип шестой: «Богатство бедности», что означает картину современного 
состояния американской социальной психологии. Легкость получения финансовой 
поддержки исследований, характерная для предшествующего развития социальной 
психологии, привела к тому, что порой «развивалась дорогостоящая и утомительная 
активность: привлекалось все больше и больше сотрудников, которым нужно было 
придумывать задания, которые фактически уже были выполнены» [там же, с. 47]. В 
действительности это означает не богатство, а бедность науки, поскольку данные 
не интегрированы, они не интересны и представляют собой простые нагромождения. 
(Мораль: «Мы должны больше времени уделять интерпретации и интеграции 
эмпирических соотношений... чем добавлять новые к уже существующим») [там же, с.
 48]. Принцип седьмой:
     «Противоположное Большой Истине есть тоже Истинное», т.е. всему, о чем 
здесь говорилось, можно придать и противоположное значение, каждый принцип 
толковать как бы с обратным знаком. МакГвайр полагает, что именно возможность 
таких различных интерпретаций задач социальной психологии, понимания ее проблем 
и есть характерный признак ее сегодняшнего состояния.
     Несмотря на такой несколько неожиданный конец, который существенно 
девальвирует выдвинутые принципы, рассуждения МакГвайра, в общем, 
свидетельствуют о том, что кризис внутри американской социальной психологии был 
осознан на значительно более глубоких уровнях, чем отдельные замечания по 
отдельным поводам. Недостатком приведенного анализа является, правда, довольно 
очевидная робость попыток связать все названные явления как с более глубокими 
философскими основаниями социально-психологического знания, так и с 
определенными социальными причинами, порождающими мнимый радикализм 
преобразований, предлагаемых в области теории и методологии. Правильно 
схваченная общность двух внешне совершенно противоположных парадигм не получает 
своего объяснения; между тем такое объяснение могло бы быть дано, если 
обратиться именно к мета-уровню анализа, т.е. выйти за пределы собственно 
социально-психологических построений. Тогда станет ясно, что и старая, и новая 
парадигмы в самых своих исходных принципах заданы в рамках позитивистской 
методологии. Все модификации стратегии социально-психологических исследований, 
предлагаемые новой парадигмой, не отражают каких-либо принципиально новых 
эпистемологических оснований науки. Чисто гносеологический рисунок 
исследовательского подхода остается тем же самым: «социально релевантные 
гипотезы», проверяемые в полевых экспериментах, проверяются по той же самой 
гносеологической модели, что и «теоретически релевантные» гипотезы в 
лабораторных манипуляциях.
     Точно так же новая парадигма сама по себе не вносит ничего нового и в 
понимание социальных задач науки. Характер социальных задач, как и сама 
социальная ориентация науки, задается не господствующей парадигмой, а причинами,
 коренящимися вне сферы научного знания. Он задается конкретными требованиями, 
которые предъявляются науке в определенном типе общества, а также ее общей 
идеологической позицией. Критика же, предпринятая МакГвайром, есть, конечно, 
критика изнутри, критика, не выводящая за пределы единой системы принимаемых 
принципов,единой мировоззренческой основы. Внутри этих рамок критика вряд ли 
может быть более глубокой, и поэтому сам факт существования такого рода 
критических тенденций в американской социальной психологии есть доказательство 
действительной глубины охватившего ее кризиса.
     Справедливости ради следует признать, что МакГвайр и некоторые другие 
авторы пытаются в определенной мере выйти за рамки этого слишком узкого подхода.
 В весьма осторожной форме МакГвайр ставит, например, вопрос о том, что 
моральные проблемы социально-психологического эксперимента сплошь и рядом 
перерастают в определенные политические проблемы: «теперь все чаще ставится 
вопрос не о том, как делать исследование, а о том, каким целям оно служит» 
[McGuire, 1972, р. 238], иными словами, вопрос об ответственности социального 
психолога за использование результатов его исследования. Такого рода постановка 
проблемы, естественно, требует критического анализа существующих в социальной 
психологии традиций с позиции извне, т.е. не просто с иных теоретических 
позиций, но и с иных мировоззренческих позиций.
     В этом же плане довольно симптоматичной представляется точка зрения Г. 
Триандиса. Касаясь непосредственного содержания функционирующих в социальной 
психологии теорий, Триандис подвергает их критике еще и за то, что они 
полностью игнорируют различие культур. По мысли Триандиса, именно низкий 
уровень абстракций в этих «мини-теориях» приводит к тому, что они охватывают 
весьма ограниченный круг феноменов, что и привязывает их к одной единичной 
культуре и делает неприемлемыми для всякой иной культуры. В качестве примера 
рассматриваются теории соответствия, и в частности, как отмечалось, теория 
когнитивного диссонанса. Триандис полагает, что применение этой теории к любой 
незападной культуре сразу же порождает целый ряд трудностей: например,