системе психологических и социологических дисциплин.
     Пограничный характер социальной психологии порожден как спецификой ее 
предмета, так и особенностями ее происхождения. Как известно, наряду с 
практическими потребностями общества, вызвавшими к жизни эту дисциплину, 
большое значение имела и сама логика развития научного знания. Ко времени 
выделения социальной психологии в самостоятельную науку целый ряд областей 
научного знания испытывал необходимость апелляций к ней. В общем ряду 
антропологии, языкознания, этнографии, криминологии особое место, конечно, 
занимали психология и социология. Тот любопытный факт, что первые руководства 
по социальной психологии были написаны одновременно психологом и социологом, 
весьма многозначителен. В американской социальной психологии до сих пор с 
особой остротой обсуждается вопрос о двойственном статусе социальной психологии.
 Т. Ньюкому принадлежит высказывание о том, что в США практически существует 
две социальные психологии — «социологическая социальная психология» и 
«психологическая социальная психология» [Ньюком, 1984, с. 16]. В русле полемики 
о судьбах социально-психологической теории это представление привело к 
своеобразной постановке вопроса.
     Некоторые американские исследователи полагают, что отношение к теории 
определяется мерой причастности того или иного ученого к психологической или к 
социологической ветви социальной психологии. Так, по мнению Е. Боргатта, среди 
социальных психологов имеет место такое распределение: ориентированные на 
психологию в большей мере оказались враждебны теоретизированию, ориентированные 
на социологию, напротив, в большей мере принимали необходимость его [Borgatta, 
1969, р. 84].К такому свидетельству надо отнестись с осторожностью: оно 
зачастую само зависит от принадлежности автора к тому или иному крылу 
социальной психологии. Дело в том, что «психологически ориентированный» 
социальный психолог сам мог быть недостаточно компетентным в отношении ситуации,
 сложившейся в социологии. Стереотип социолога, когда он отождествлялся с 
классиками европейской социологии XIX в., с такими именами, как О. Конт, Г. 
Спенсер, М. Вебер, Э. Дюркгейм и др., был действительно довольно 
распространенным в течение длительного времени. Однако к 20-м годам XX в. сама 
американская социология радикально изменилась. В ней также прочно утвердилась 
эмпирическая тенденция, и, по выражению Р. Мертона, стереотип «социального 
теоретика» уступил место стереотипу «социального инженера», или даже 
«социального техника», вооруженного магнитофоном и счетной линейкой [Meiton, 
1957, р. 5]. Другой известный американский социолог — П. Сорокин утверждал 
(подобно тому как это утверждают Дойч и Краусс относительно социальной 
психологии), что и в социологии человек, рискнувший принести в научный журнал 
статью, не имеющую необходимого математического обрамления, должен был ожидать 
того, что его научная компетентность в силу повсеместного распространения 
«квантофрении» будет подвергнута сомнению [Sorokin, 1956]. Господство 
неопозитивистских принципов научного знания проникло и в сообщество социологов: 
здесь также утвердились известный культ «статистического ритуала», 
абсолютизация количественных методов, некритическое принятие принципов 
операционализма и верификации. Поэтому вряд ли правильно обвинять социологию и 
соответственно социологически ориентированных социальных психологов в 
приверженности теоретическому знанию. В первой трети XX в. можно скорее 
констатировать свойственную американской социальной мысли вообще, а социологии 
и психологии как «родительским дисциплинам» социальной психологии в частности 
некоторую общую тенденцию, состоящую в крайней ориентации на философию 
неопозитивизма со всеми вытекающими отсюда последствиями.
     Каждый из разработанных здесь принципов, взятый сам по себе, в его 
неабсолютизированном виде, может и не вызвать сомнений. Это относится к таким 
принципам, как уважение к точным данным, необходимость совершенствования 
математических процедур, требование строгого построения и проверки выдвигаемых 
гипотез. Однако сущность позитивистской методологии заключается не в том, что 
здесь выдвигаются эти принципы, а в том, что каждый из них абсолютизируется и 
тем самым исключается какой бы то ни было иной образ науки, кроме науки, 
построенной по моделям точного знания, прежде всего по модели физики. На этой 
основе возникает «культ метода», что в значительной степени снижает интерес к 
содержательной стороне знания. В контексте социальной психологии это означает, 
что требование «респектабельности» науки, предполагающее прежде всего точность 
и строгость выводов, полученных в эксперименте, оборачивается переключением 
внимания исследователя лишь на формы человеческого поведения при отказе (или 
при недооценке) от исследования его сущности. По справедливому утверждению 
многих критиков, это приводит к переоценке значения контролируемого 
лабораторного эксперимента и к отрицанию необходимости исследования социального 
поведения в естественных условиях. Хотя свет ярче и видимость лучше, несомненно,
 в лаборатории, однако «знания должны добываться даже и тогда, когда 
препятствия велики и свет тускл, если социальные психологи хотят содействовать 
пониманию человеческих проблем своего времени» [Deutsch, Krauss, 1965, p. 216].
     При анализе этого методологического движения внутри социальной психологии 
нельзя абстрагироваться от социального фона, на котором оно происходит. 
Усиление позиций прагматизма и позитивизма в США в 20-е и 30-е годы было 
своеобразным ответом на запросы, которые американское буржуазное общество 
адресовало наукам о человеке, будь то психология, социология или уже набирающая 
силу в качестве самостоятельной дисциплины социальная психология. Требование 
разработки способов управления человеческим поведением, его предсказания, 
стремление к получению «немедленных» рекомендаций, обеспечивающих сиюминутный 
выигрыш для бизнеса, пропаганды или армии, как будто наиболее полно