прилагательных, обозначающих свойства личности некоего якобы реально 
существующего человека. Список включал по шесть одинаковых прилагательных: 
«энергичный», «уверенный», «ироничный», «любознательный», «практичный», 
«осторожный», а седьмое прилагательное было разным для двух групп. В одном 
случае это было слово «теплый», а в другом — слово «холодный». На основании 
перечисленных характеристик было предложено дать общее описание некоей 
воображаемой личности, обладающей этими характеристиками. После этого 
испытуемым в обеих группах дали лист с перечислением восемнадцати черт 
характера и попросили указать, какие черты свойственны, по их мнению, 
вышеописанной личности. Оказалось, что относительно многих из восемнадцати 
предложенных черт (например, щедрый, добродушный, обладающий чувством юмора, 
популярный, обладающий воображением) наблюдался довольно большой разброс мнений 
в зависимости от того, принадлежал ли испытуемый к группе, где фигурировало 
слово «теплый», или к группе, где фигурировало слово «холодный». Таким образом, 
различие сопоставлений определялось тем, что «теплый» и «холодный» были 
восприняты как центральные характеристики личности, вокруг которых и строилась 
вся конфигурация черт воображаемого человека. Однако для других черт 
(настойчивый, реалистичный, серьезный, честный, хорошо выглядящий) приписывание 
их воображаемой личности не в такой сильной степени зависело от присутствия 
свойства «теплый» или «холодный».
     Аш сделал вывод, что при восприятии другого человека проявилась тенденция 
объединять воспринимаемые характеристики в организованные смысловые системы, 
причем введение всяких новых характеристик направлено к тому, чтобы эти 
смысловые системы пополнить. Кроме того, было установлено, что при организации 
этой смысловой системы воспринимаемые характеристики попадают в определенный 
контекст, в котором особенно очевидна роль одной характеристики, воспринятой 
как центральная. Связное, целостное представление о личности в значительной 
мере организуется вокруг этой центральной характеристики.
     Модификация образа некоторой воображаемой личности в связи с той окраской, 
которую придает ее чертам добавление лишь одной, но оказавшейся значимой 
характеристики («теплый», «холодный»), интерпретируется Ашем и в более широком 
теоретическом плане. Он делает вывод, что при построении образа какого-либо 
предмета, явления для человека «идентичные данные не являются теми же самыми в 
различных контекстах» [Asch, 1946, р. 440]. Это положение распространяется, в 
частности, на познание социальных явлений: «Рассматриваем ли мы исторические 
движения или экономические и политические идеи, сохраняет место факт, что 
каждый акт приобретает свое значение и важность в его отношениях с условиями 
места, времени и обстоятельств» [op. cit., р. 442]. Само по себе бесспорное, 
это положение приходит, однако, в противоречие с той конкретной практикой 
экспериментальных исследований, которая создала Ашу широкую известность. Так, в 
исследованиях по конформизму, проведенных в условиях лаборатории, оказался 
недооцененным именно факт значимости того явления, по поводу которого группа 
оказывала давление на индивида [см. Андреева, 1999]. Мы не рассматриваем сейчас 
вопрос о более глубоких основаниях критики, которые связаны с некорректностью 
основной теоретической модели группы у Аша [см. Петровский, 1973], но даже с 
точки зрения введенной автором же идеи «контекста» эксперименты по конформизму 
вызывают заслуженную критику.
     Подобный разрыв между резонным положением, сформулированным на уровне 
теоретического рассуждения, и экспериментальной практикой, вообще говоря, не 
такое уж редкое явление в науке. Но в работах социальных психологов 
когнитивистского направления эта слабость кажется особенно вопиющей, потому что 
сам смысл всей ориентации формулируется как концентрирование исследования на 
«значениях» вещей и явлений, презентированных в когнитивной структуре индивида. 
И когда именно эта сторона оказывается недооцененной, стоит только «спуститься» 
от теории к эксперименту, методологическая погрешность проявляется особенно 
отчетливо.
     Что же касается экспериментальной практики, то эта ветвь когнитивистских 
теорий дала довольно обильные плоды. Эксперименты Аша были повторены Келли 
(1950), Лачинсом (1948), Коллином (1958), и все эти исследования, в общем, так 
же трактуются, как приложения когнитивистских теорий. Однако на примерах видно, 
что принципы когнитивистских ориентации здесь представлены лишь в достаточно 
общей форме и, по существу, никакой специальной теории (даже на принятом и 
допустимом уровне ее неформализованности) не образуют. Отнести эти исследования 
к когнитивистской ориентации позволяет, однако, тот факт, что в конечном счете 
и здесь заявлена попытка прогнозировать отношение человека к «миру (или по 
крайней мере к другим людям) на основании формирования некоторого целостного 
впечатления о событиях или о другом человеке, на основании построения 
интегрированной, связанной системы представлений. Никакие «выходы» не только в 
практическую деятельность, но даже просто в традиционно понимаемое «поведение» 
здесь не присутствуют. Все когнитивистские теории так или иначе объединены 
именно этими исследовательскими установками. Поэтому теперь можно 
сформулировать отличие программы когнитивизма от программы бихевиористской 
ориентации.
     В общем виде когнитивистские теории выступили, конечно, как своеобразный 
антипод бихевиоризму. Основные пункты противопоставления просматриваются по 
следующим линиям:
     1. Главная идея бихевиористской ориентации — оперантное или классическое 
обусловливание, научение, в то время как главная идея когнитивных теорий — 
образование понятий, мышление, знание.
     2. Основной источник данных для бихевиоризма как в психологии вообще, так