3) Сексуальное поведение обследуемого связано со способностью понимания 
значения совершаемых действий, но способность управления такими действиями у 
него ограничена. Степень этого ограничения может быть установлена 
судебно-психиатрической экспертизой.
4) Поведение С. в процессе совершения инкриминируемых действий соответствует 
установленному синдрому с эволюцией психосексуальной ориентации обследуемого в 
сторону гетеросексуальной педофилии. Агрессивное в отношении жертвы поведение 
обвиняемого не носит сексуальной окрашенности и не может свидетельствовать о 
наличии у него специфической сексуальной девиации — садизма, так как в 
результате произведенного обследования ни разу ни в одном из примененных 
методов исследования у него не выявлялось каких-либо характерных для этой 
девиации признаков. Однако теоретически черты данной девиации могут быть 
включены и в объем проявлений синдрома неразличения сексуального объекта. 
Поэтому в данном конкретном случае можно только предположить, что агрессивное 
поведение обвиняемого носило либо парасексуальный характер на фоне личностных 
расстройств, либо действительно являлось премьерой симптома сексуального 
садизма в рамках симптомо-комплекса сформированного синдрома неразличения 
сексуального объекта.
С нашей точки зрения, очень интересен приведенный ниже и уже описанный в 
литературе случай, который позволяет рассмотреть не только некоторые 
этиопатогенетические аспекты сексуальных девиаций, но и определенные 
методологические аспекты судебной экспертизы в случаях сексуальных преступлений 
[194].
“Постановлением одного из воеводских судов в 1969 году в психиатрическую 
клинику Кракова для судебно-психиатрического обследования был помещен гр-н Л., 
60 лет, крестьянин, закончивший три класса начальной школы, женатый, отец 10 
детей, ранее не судимый. Обвинением ему вменялось совершение в 1965 году 
похотливых действий со своей 14-летней дочерью, состоявших в насильственном 
совершении половых актов, а также совершение в 1968 году похотливых действий с 
двумя девочками, заключавшихся в актах эксгибиционизма со стороны обвиняемого.
Из материалов уголовного дела, данных анамнестического обследования обвиняемого 
и членов его семьи, результатов произведенного обследования, известно следующее.
 Обвиняемый родился в психически не отягощенной крестьянской семье, был средним 
из шести братьев и сестер. Родители жили в согласии, материальное состояние 
семьи было удовлетворительным. Развитие в детстве без особенностей. Школьную 
программу усваивал плохо, рано начал “ходить на заработки” в окрестные села. 
Самостоятельность приобрел, когда в 25 лет женился “по рассудку”. С женой имели 
большое хозяйство, периодически нанимался на работу. Свыше 30 лет супружеская 
жизнь складывалась хорошо, несмотря на то, что дома доминировала жена и “был 
вынужден ей уступать”. Половая жизнь и сексуальное партнерство удовлетворяли 
обоих супругов, половые акты совершали почти ежедневно, протекали они нормально.
 С 1965 года в связи с произошедшим в семье конфликтом на почве сексуальных 
притязаний обвиняемого к собственной дочери жена резко ограничила частоту 
интимной близости. До этого времени в среде ближайшего окружения поведение Л. 
не вызывало озабоченности и нареканий. Напротив, он характеризовался как 
веселый, дружелюбный, уравновешенный, выдержанный, хозяйственный, религиозный, 
хороший муж и отец семейства, “может, только излишне интересовался женщинами”. 
Никогда не замечали у него и каких-либо психических расстройств. Летом 1965 
года, находясь дома наедине со своей несовершеннолетней дочерью, изнасиловал ее 
и пригрозил, что убьет, если она об этом кому-нибудь расскажет. Несмотря на 
предупреждение, девочка рассказала о случившемся матери, и та, по совету 
родственников и стыдясь огласки происшедшего, решила воздержаться от заявления 
в правоохранительные органы. Однако, когда поведение мужа стало постепенно 
невыносимым для домочадцев и других жителей деревни, она такое заявление 
сделала.
Отмечавшиеся у Л. нарушения поведения вначале носили главным образом 
сексуальный характер: жена неоднократно заставала его на скотном дворе во время 
совокупления с коровой и телятами; жители деревни видели его купающимся в 
обнаженном виде с маленькими детьми обоего пола, или прогуливающимся с 
демонстративно обнаженным половым членом, перевязанным красным бантом; дети 
рассказывали о том, что он поощрял их (и мальчиков, и девочек) к “согреванию 
руками озябшего члена”, а один раз помочился “для забавы” на лицо маленького 
сына соседа.
В этот же период времени заставлял жену ежедневно сильно бить его скалкой по 
ягодицам до появления крови, а когда жена пыталась отказаться от этого, то 
избивал ее, бросил в нее топор и пригрозил убийством. В другой раз попросил 
двух мальчиков отхлестать его прутьями, а в награду за это разрешил им рвать 
яблоки в своем саду. С женщинами вел себя цинично, вульгарно, часто приставал к 
ним с непристойностями.
Помимо описанного поведения в семье заметили, что у Л. изменился характер: стал 
нервозным, вспыльчивым, раздражительным, все чаще провоцировал семейные 
скандалы, гонялся за домочадцами с ножом и топором, грозил, что всех убьет. 
Особенно часто подобные ситуации возникали, когда члены семьи пытались повлиять 
на поведение обвиняемого или уговаривали его обратиться к врачу. Своего 
поведения Л. никогда не оправдывал, лишь безапелляционно твердил, что “имею 
право делать все, что хочу”.
На следствии Л. свою вину не признавал и утверждал, что домашние нарочно все 
придумали, чтобы выжить его из дома и завладеть его состоянием, а сам он 
“совершенно в своем уме и не имею никаких болезненных ненормальностей”. 
Поскольку вменяемость обвиняемого вызывала сомнения, то ему была произведена