|
ицу и увидела, как Чио что-то передавала мужчине. Она попыталась
вырваться, но я поймала.
Мама не проронила ни слова и не сводила с меня глаз.
– Мужчина ушел, – продолжала Хацумомо, – но Чио, видимо, продала драгоценности
и получила от него деньги. Она, я думаю, собирается бежать из окейи... Это ее
благодарность нам за все хорошее, сделанное для нее.
– Хорошо, Хацумомо,– сказала Мама. – Достаточно. Иди с Анти к себе в комнату и
посмотрите, что исчезло.
Когда я осталась наедине с Мамой, я посмотрела на нее, продолжая лежать на полу,
и
прошептала:
– Мама, это неправда... Хацумомо была в комнате прислуги со своим любовником.
Он ее чем-то огорчил, и она вымещает свою злость на мне. Я ничего у нее не
брала.
Мама ничего не ответила, я не уверена даже, расслышала ли она мои слова. Вскоре
появилась Хацумомо и сказала, что пропала брошь для украшения пояса.
– Моя изумрудная брошь, Мама, – произнесла она и заплакала, как хорошая актриса.
– Она продала мою изумрудную брошь этому ужасному мужику. Мою брошь! Кто дал
ей право воровать чужие
вещи?
Однажды, в возрасте шести лет или около того, я увидела, как в углу нашего дома
паук плетет паутину. Он еще не окончил свою работу, когда комар упал прямо в
сеть и застрял в ней. Сначала паук не обращал внимания на комара, но едва
окончив свою работу, набросился на него и задушил. Сейчас, сидя на деревянном
полу в окейе, я ощущала себя в паутине, сплетенной для меня Хацумомо. Я не
могла объяснить происхождение наличных денег, оказавшихся у меня за поясом.
Когда Хацумомо вынула деньги, Мама взяла их у нее из рук и пересчитала.
– Ты продешевила, изумрудная брошь стоит гораздо больше, – сказала она мне. –
Но еще больше тебе придется заплатить, рассчитываясь за нее.
Она убрала деньги в карман своей ночной рубашки и сказала
Хацумомо:
– У тебя сегодня был любовник.
Хацумомо слегка опешила от этих слов, но без заминки
ответила:
– Откуда вы это
взяли?
Последовала длинная пауза, и Мама обратилась к
Анти:
– Подержи ее за руки.
Анти взяла Хацумомо за руки и завела их за спиной. Мама приподняла кимоно и
запустила руку между ног Хацумомо. Когда она достала руку, пальцы были влажными.
Она понюхала их и ударила Хацумомо по лицу, оставив влажный след.
Глава
8
Наказанию подверглась не только Хацумомо. По приказу Мамы, всю прислугу лишили
сушеной рыбы за сокрытие визитов любовника Хацумомо в окейю. Тыква, например,
принялась рыдать, узнав о приказе Мамы. Честно говоря, я чувствовала себя
ужасно, постоянно ловя на себе сердитые взгляды и осознавая, что мне придется
расплачиваться за брошь, которую я никогда не видела. Это делало мою жизнь все
более невыносимой и только укрепляло меня в намерении бежать.
Мама, скорее всего, не поверила в историю с брошью, но она не сомневалась, что
я покидала окейю той ночью, хотя и не должна была этого делать. Мой выход из
окейи подтвердила Маме и Йоко. Узнав о распоряжении Мамы держать закрытой
входную дверь, чтобы я больше не смогла выйти, я почувствовала, как моя жизнь
ускользает от меня. Теперь я никак не могла сбежать. Ключ хранился только у
Анти, и она носила его на веревке на шее, не расставаясь с ним даже во время
сна. Были предприняты особые меры и в отношении меня: теперь не я, а Тыква
ждала по ночам Хацумомо и будила Анти, чтобы та открыла ей дверь.
Каждую ночь, лежа в кровати, я обдумывала свой побег. Но в понедельник,
накануне дня, на который мы с Сацу все запланировали, я еще ясно не
представляла, как мне удастся осуществить задуманное. От отчаяния у меня даже
не хватало сил на выполнение сыпавшихся на меня поручений. Одна из служанок
велела мне вымыть деревянный пол в комнате прислуги, где Йоко сидела у телефона.
И вдруг произошло чудо. Я отжала мокрую тряпку на пол, и вода, вместо того
чтобы потечь к двери, потекла в противоположном направлении.
– Йоко, смотри, – сказала я. – Вода течет вверх.
Конечно, на самом деле она текла вовсе не вверх. Просто мне так показалось.
Потрясенная, я еще раз отжала тряпку и наблюдала, как вода опять потекла в угол.
А потом... Я не могу сказать точно, как это произошло,
|
|