м даже внезапное 
осознание того, что мы с Сацу вряд ли увидимся. Полночи я впервые думала о том, 
что будет, если до конца моей жизни Председатель не обратит на меня внимания. 
На следующее утро я внимательно изучила свой альманах в надежде найти какой-то 
знак, что моя жизнь не пройдет бесцельно. Я была так благодарна Арашино, 
заметившему мое настроение и отправившему меня за иголками в магазин, 
располагавшийся в тридцати минутах ходьбы от дома. На обратном пути меня чуть 
не задавил военный грузовик. В тот момент я ближе всего подошла к смерти. И 
только на следующее утро прочитала в альманахе предостережение о путешествии в 
направлении Кролика, как раз в этом направлении и находился магазин. Я смотрела 
только на какие-то знаки, касающиеся Председателя, и не заметила этого 
предостережения. Из этого опыта я поняла, как опасно фокусироваться на 
несуществующем. Что, если бы я, умирая, осознала, что каждый день думала о 
человеке, который никогда не будет со мной? Как горько было бы понимать, что я 
больше никогда не попробую любимую еду, не увижу привычных мест только потому, 
что мысли о Председателе поглощали все мое существо, даже в то время, когда 
жизнь пыталась ускользнуть от меня. Я напоминала себе танцовщицу, с детства 
репетирующую танец для представления, которое никогда не состоится.

Война закончилась для нас в августе 1945 года. Большинство живущих в то время в 
Японии людей подтвердили бы, что наступил самый мрачный период в длинной темной 
ночи. Наша страна не просто потерпела поражение, она была уничтожена, я имею в 
виду не бомбами, как бы ужасны они ни были. Когда ваша страна проигрывает войну 
и армия победителей входит на ее территорию, вы чувствуете себя так, словно вас 
ведут на смертную казнь, ставят на колени, связывают сзади руки, и вы начинаете 
ждать, когда на вас упадет меч. В течение года или больше я ни разу не слышала 
смеха, разве что от маленького Юнтаро. Но даже когда Юнтаро смеялся, дедушка 
старался успокоить его. Я часто замечала позже, что мужчины и женщины, детство 
которых пришлось на эти тяжелые, лишенные смеха годы, были серьезнее остальных. 
Весной 1946 года мы начали осознавать, что пережили тяжкое испытание поражением.
 Появились те, кто начал верить в обновленную Японию. Все истории о вторжении 
американских солдат, убивающих и насилующих нас, оказались вымыслом. Более того,
 мы стали понимать, что в целом американцы довольно добрые люди. Однажды 
колонна американских грузовиков проехала по нашему населенному пункту. Я стояла,
 наблюдая за ними рядом с другими женщинами, жившими по соседству. За годы 
жизни в Джионе я привыкла относиться к себе как к жителю особого мира, 
отделявшего меня от других женщин, редко задумываясь над тем, как живут другие 
женщины, даже жены мужчин, которых я развлекала. Теперь же я стояла в паре 
рваных чулок, со свисающими волосами, не мывшаяся несколько дней, потому что у 
нас не хватало топлива, чтобы подогревать воду чаще нескольких раз в неделю. С 
точки зрения американских солдат, проезжавших мимо, я ничем не отличалась от 
окружавших меня женщин. Если у тебя нет листьев, ствола или корней, то как ты 
можешь продолжать называть себя деревом? «Я крестьянка, – говорила я себе, – а 
вовсе никакая не гейша». Мне было страшно смотреть на свои грубые руки. Чтобы 
отвлечься, я посмотрела на солдат, проезжавших мимо. Разве это не те же 
американские солдаты, которых нас научили ненавидеть, бесчеловечно бомбившие 
наши города? Теперь они проезжали по нашим городам и деревням, разбрасывая 
конфеты детям.

Я упорно трудилась все эти годы. Но каждую ночь, ложась спать, думала о Джионе. 
Все районы гейш в Японии открылись через несколько месяцев после капитуляции, 
но я не могла вернуться до тех пор, пока Мама не позовет меня. Она довольно 
неплохо жила, продавая кимоно, произведе