и. Впервые я встретила его на одном банкете весной 1939 года, в 
девятнадцатилетнем возрасте. Он был настолько моложе остальных мужчин, явно не 
старше тридцати, что, войдя в комнату, я сразу же обратила на него внимание. Он 
обладал таким же чувством достоинства, как и Председатель, и показался мне 
очень привлекательным. Я посмотрела на сидящего рядом с ним старика, который 
взял небольшой кусочек туфу и открыл рот насколько мог широко, и мне почему-то 
показалось, что в него бы поместилась черепаха. В противоположность ему, Яшуда 
своей элегантной точеной рукой положил в полуоткрытый рот кусочек говядины. Я 
обошла вокруг группы мужчин, и когда подошла к нему и представилась, он 
сказал:
– Надеюсь, вы простите меня.

– Прощу вас? За что? Что вы сделали? – спросила я его.

– Я вел себя очень неприлично, – ответил он. – Весь вечер не мог оторвать от 
вас глаз.

Я достала из-за пояса визитницу, вытащила одну карточку и протянула ему. Гейши, 
как и бизнесмены, всегда носят с собой визитки. Моя была очень маленькой, 
вполовину обычной, с двумя словами «Джион» и «Саюри», написанными на тяжелой 
рисовой бумаге. Стояла весна, и я носила карточки с рисунком цветущей сакуры. 
Яшуда какое-то время полюбовался ею, а затем убрал в карман рубашки. Мне 
казалось, больше не нужно было никаких слов, поэтому я поклонилась ему и пошла 
к следующему гостю.

С этого дня Яшуда начал приглашать меня в чайный дом Тотемацу каждую неделю. У 
меня никогда не получалось приходить так часто, как он хотел, но тем не менее 
через три месяца после нашей первой встречи он принес мне в подарок кимоно. 
Меня это сильно тронуло, хотя, честно говоря, оно оказалось совсем простым, из 
не очень качественного шелка с рисунком из цветов и бабочек. Он хотел, чтобы я 
надела его как-нибудь, и я пообещала сделать это для него. Но когда я вернулась 
в тот вечер в окейю, Мама увидела сверток у меня в руках и отобрала его. Она 
развернула платье и сказала, что не видела ничего более уродливого, а на 
следующий день продала его.

Узнав об этом, я сказала, что платье подарили мне, а не окейе, и она не имела 
права продавать его.

– Конечно, это было твое платье, – сказала она. – Но ты дочь окейи. Что 
принадлежит окейе, принадлежит тебе, и наоборот.

Я так разозлилась на Маму, что не могла заставить себя посмотреть на нее.

Яшуде, просившему меня надеть платье, я объяснила, что из-за цвета и рисунка 
его можно надеть только ранней весной, а так как сейчас уже лето, должен пройти 
почти год, прежде чем он сможет меня в нем увидеть. Мне показалось, его не 
очень расстроили мои слова.

– Что такое год? – спросил он, внимательно глядя на меня. – Я ждал и гораздо 
дольше, в зависимости от того, чего я ждал.

Мы оказались одни в комнате, и Яшуда поставил свой стакан с пивом на стол. Он 
взял мою руку, и я ожидала, что он будет держать ее в своих руках. Но, к моему 
удивлению, он быстро поднес ее к губам и начал целовать так страстно, что я 
ощутила этот поцелуй всем телом. Я всегда считала себя послушной женщиной, 
поскольку в основном делала все, что велела мне Мама, Мамеха или даже Хацумомо, 
когда у меня не было выхода. Но я так злилась на Маму и так страстно желала 
Яшуду-сан, что приняла решение сделать то, что Мама в первую очередь велела не 
делать. Я попросила его встретиться со мной в этом же чайном доме в полночь и 
оставила его одного.

Незадолго до полуночи я вернулась обратно и поговорила с молодой служанкой, 
пообещав ей значительную сумму денег за то, что она прос