увидеть меня своей любовницей в середине июля. Конечно, я ждала этого, 
но даже когда остался месяц до этого срока, наши отношения совершенно не 
развивались. Несколько раз за эти недели я ловила на себе его удивленный взгляд.
 Затем, однажды, я оказалась свидетелем того, как он самым «галантным образом» 
поприветствовал хозяйку чайного дома Ичирики – прошел мимо нее, не удостоив ее 
даже кивком головы. Хозяйка Ичирики всегда ценила Нобу, как клиента, поэтому 
она посмотрела на меня одновременно удивленно и обеспокоенно. Присутствуя на 
вечеринке, которую организовал Нобу, я не могла не заметить признаков злости – 
дергающейся мышцы на его шее, поспешности, с которой он опрокидывал в рот сакэ. 
Не могу сказать, что я его осуждала. Видимо, он просто считал меня бессердечной,
 ведь я никак не отвечала на его доброту. Я загрустила, думая об этом, и только 
звук удара чашки сакэ о стол отвлек меня от этих мыслей. Когда я подняла глаза, 
Нобу смотрел на меня. Вокруг смеялись и веселились гости, и только он сидел, 
уставившись на меня, такой же потерянный в своих мыслях, как и я в своих. Мы 
напоминали два мокрых пятна среди горящего угля.




Глава 
26

В сентябре того года, когда мне все еще было восемнадцать лет, мы с Генералом 
Тоттори пили вместе сакэ на церемонии в чайном доме Ичирики, напоминающей 
церемонию мизуажа и церемонию объявления двух гейш сестрами. Несколько 
последующих недель все поздравляли Маму с таким выгодным альянсом. В первую 
ночь после церемонии я поехала в маленькую гостиницу на северо-западе Киото под 
названием Суруйя, в которой оказалось всего три комнаты. Меня, привыкшую за это 
время к красивому окружению, поразила запущенность Суруйи. В комнате пахло 
плесенью. Циновки татами скрипели под ногами. В углах висела паутина. Я могла 
слышать, как в соседней комнате старый человек читал вслух журнал. Чем больше я 
находилась в этой комнате, тем больше неприятных моментов обнаруживала, поэтому 
я вздохнула с облегчением когда, наконец, появился Генерал. Правда, после моего 
приветствия он включил радио и принялся пить пиво.

Спустя какое-то время он пошел вниз принять ванну. Вернувшись в комнату, снял 
свое кимоно и разгуливал абсолютно голый, обернув полотенце вокруг головы 
Тюрбаном. У него оказался огромный круглый живот и густая растительность под 
ним. Я никогда раньше не видела обнаженного мужчину, и нижняя часть тела 
Генерала показалась мне комичной. Когда он подошел ко мне, должна признать, мои 
глаза скользнули туда, где должен быть его угорь. Что-то болталось на 
предполагаемом месте, но только когда Генерал лег на спину и велел мне снять 
одежду, это что-то приобрело какую-то форму. Он совершенно не стеснялся 
говорить мне, что я должна делать, и казался мне странным маленьким выродком. Я 
боялась, что мне придется придумывать, как удовлетворить его, но, как 
выяснилось, все, что от меня требовалось – следовать его командам. За три года, 
прошедшие с момента моего мизуажа, я забыла чувство страха, возникшее, когда 
Доктор наконец лег на меня. Я вспомнила то состояние, но странно, сейчас 
появилось скорее чувство тошноты, чем страха. Генерал оставил включенными радио 
и свет, словно хотел показать мне комнату во всей ее неприглядной красе, вплоть 
до подтеков на потолке.

По прошествии нескольких месяцев чувство тошноты ушло, и мои встречи с 
Генералом превратились в неприятную еженедельную рутину. Иногда я задавала себе 
вопрос, как это могло бы происходить с Председателем, и, честно говоря, боялась,
 что так же неприятно, как с Доктором и Генералом. Затем произошло событие, 
позволившее мне посмотреть на эти вещи иначе. Примерно в это время мужчина по 
имени Яшуда Акира, чьи портреты красовались во всех журналах, благодаря успеху 
нового вида велосипедного фонаря, изобретенного им, начал регулярно приезжать в 
Джион. Его пока не принимали в Ичирики, но он проводил три или четыре вечера в 
неделю в маленьком чайном доме Тотемацу, расположенном неподалеку от нашей 
оке