акат 
повесили вчера, наверное, в то самое время, когда я гуляла по имению Барона. 
Этот спектакль каждый год имел свою тему, например, «Цвета четырех сезонов в 
Киото» или «Известные отрывки из сказки о Хайке». В этом году Танцы назывались 
«Мерцающий свет утреннего солнца». На плакате, нарисованном, без сомнения, 
Учида Козабуро – он рисовал практически все плакаты начиная с 1919 года, – 
изображена начинающая гейша в оранжево-зеленом кимоно, стоящая на деревянном 
мосту. Меня вымотали длинная дорога и плохой сон в поезде, поэтому я долгое 
время любовалась красками, прежде чем обратила внимание на девушку в кимоно. Ее 
взгляд устремился на восход солнца, а глаза были серо-голубыми. Я схватилась за 
перила, стараясь не потерять равновесия. Учида нарисовал на этом плакате меня.

По дороге со станции господин Ичода показывал на каждый встречавшийся нам 
плакат и даже попросил рикшу подъехать к супермаркету, где ими заклеили всю 
стену. Видеть себя по всему городу оказалось не так волнительно, как я ожидала, 
потому что я представляла себе бедную девушку, изображенную на плакате, стоящей 
перед зеркалом с развязанным поясом рядом с пожилым мужчиной. В любом случае, я 
ожидала услышать различные поздравления на следующий день, но вместо этого 
узнала, что за подобного рода славу приходится платить. Еще когда Мамеха 
помогла мне получить роль в Танцах, я услышала множество неприятных замечаний в 
свой адрес. После появления плаката стало еще хуже. На следующее утро, например,
 одна начинающая гейша, дружелюбно настроенная еще неделю назад, отвернулась, 
когда я поклонилась, приветствуя ее.

Что же касается Мамехи, то, посетив ее апартаменты, я выяснила, что она очень 
горда мной, словно сама красовалась на этом плакате. Ее, конечно, не обрадовала 
моя поездка в Хаконэ, но она, казалось, так же, как и раньше, радовалась моему 
успеху. Я беспокоилась, что она воспримет мою встречу с Бароном, как 
предательство. Мне казалось, господин Ичода должен был ей все рассказать. Но 
даже если он и рассказал, она никогда это не обсуждала. И я тоже.

Через две недели открылись Танцы. Первый день в гримерной Театра Кабуреньо я 
очень обрадовалась словам Мамехи, что на спектакль придут Председатель и Нобу. 
Накладывая макияж, я спрятала в платье носовой платок Председателя. Мои волосы 
сильно стянули шелковой лентой, потому что я должна была надевать разные парики.
 Увидев себя в зеркале без привычного обрамления из волос, я обнаружила 
некоторую угловатость лица, которую раньше не замечала. Может показаться 
странным, но, осознав, что не знаю форму своего лица, я сделала неожиданный 
вывод – в жизни не все так просто, как мы представляем.

Через час я уже стояла с другой начинающей гейшей, готовая к первому танцу. Нас 
одели в одинаковые красно-желтые кимоно, с оранжевыми поясами, расшитыми 
золотом, и мы напоминали солнечный свет. Раздались звуки барабанов, заиграли 
все сямисэны, и мы танцевали, словно нанизанные на одну нить бусы, – наши руки 
скрестились, веера раскрылись одновременно. Я поняла, что до этого никогда не 
чувствовала себя частью чего-то целого.

Закончив этот танец, я побежала сменить кимоно. Следующий танец под названием 
«Утреннее солнце на волнах» я исполняла одна. Он рассказывал о служанке, 
которая купалась по утрам в океане и полюбила дельфина. На мне было роскошное 
розовое кимоно с серым рисунком, а в руках я держала шелковые голубые нити, 
символизировавшие воду вокруг меня. Дельфина играла гейша по имени Умийо. Смена 
моих костюмов происходила так быстро, что у меня оставалось всего несколько 
минут на поклоны перед публикой. Мне удалось увидеть сидящих рядом Председателя 
и Нобу, причем Председатель отдал Нобу явно лучшее место. Нобу внимательно 
следил за происходившим на сцене, а Председатель, казалось, дремал. Проз