На следующий день я горячо поблагодарила супругов Иида и отправилась в 
тамбуре 
поезда обратно в деревню. Я рассказала бабушке и маме о предложенной мне работе 
и вскоре 
уже была в Токио.
     
Американцы в "квартале цветов и ив"
     
     Гвен пустила меня ночевать к себе в квартиру на улице Мамиана в районе 
Адзабу. В этом 
квартале жили американские журналисты крупнейших газет.
     На большом диване в комнате рядом с ее спальней я впервые за долгое время 
хорошо 
спала. На этот раз моему крепкому сну не мешали ни две немощные старые женщины, 
ни 
ребенок, ни две коровы в стойле, ни блохи.
     Каждое субботнее утро (иногда в пятницу вечером) я собирала различную 
снедь и ехала 
по ветке Токайдо в деревню. Гвен снабжала меня из своего пайка мылом сорта 
"Ивори" (тогда 
в Японии было лишь отдающее рыбой мыло, которое варили из китовой ворвани, и 
этот сорт 
мыла был настоящим предметом роскоши), молочным порошком, сладостями, иногда 
жареным 
цыпленком, ветчиной и прочим. Я перед ней в большом долгу. Еще я получала 
лосьон для кожи 
и губную помаду, то, чего прежде не приходилось видеть. Отправляясь в 
гарнизонный магазин, 
она никогда не забывала обо мне и постоянно что-то приносила оттуда. Моя мама и 
бабушка 
могли, наконец, тоже вздохнуть. Хотя они ничего и не говорили, но каждый день 
боялись, что 
когда-нибудь у нас не окажется даже крошки хлеба.
     Если я буду хорошо работать, то Гвен в случае своего возвращения домой 
сможет 
порекомендовать меня своему преемнику или другим работникам прессы. Это 
подхлестывало 
меня.
     Я сопровождала ее на каждое интервью, которое та брала у какого-нибудь 
японца. Мы 
ездили в города Никко, Атами, а один раз даже на остров Кюсю, в особых вагонах 
вооруженных сил, где можно было удобно расположиться. Мои воскресные поездки в 
переполненных поездах были настоящим злоключением. Поэтому эти путешествия в 
особых 
вагонах, где мы безмятежно уплетали взятые с собой бутерброды, пили колу и 
любовались 
проносящимися мимо чудесными видами, были как сон для меня. При этом у меня 
перед 
глазами все время стояли лица бабушки, мамы и ребенка.
     Каждый раз, когда я что-то ела, мне думалось о них. Даже в деревне 
становилось все 
тяжелее с продуктами. Люди питались картофельной ботвой, или отваренными в 
соевом соусе 
болотными улитками, которые собирали на полях, или же картофельным супом. Это 
было 
крайне тяжелое время.
     Белый рис, помидоры, яйца и тому подобное видели редко. Когда удавалось 
раздобыть 
такие деликатесы, я оставляла их бабушке и малышу. Моя мать и я долгое время 
ели что 
придется.
     Благодаря работе у Гвен я могла отоспаться и хорошо питалась. Моя 
огрубевшая кожа 
вновь стала нежной. Под мышками и на плечах у меня все еще оставалась сыпь. Эта 
экзема 
явилась следствием недоедания. Когда супруги Иида и другие довоенные знакомые 
впервые 
видели меня после войны, они, должно быть, думали: "Как же она опустилась". Но 
это 
объяснялось тем, что я почти три года каждый день работала в поле и стирала 
белье в холодной 
ключевой воде. Естественно, в то время и думать не могли о стиральной машине. 
Посуду я 
мыла у колодца. Мои руки потрескались, и понадобилось время, пока они не обрели 
прежний 
вид.
     С той поры как я стала жить у Гвен, каждое утро я съедала густо намазанный 
маслом 
ломоть хлеба. Молока, сахара и фруктов было сколько душе угодно. Легко говорить 
о