явно смущало то, что приходится принимать угощение от человека моложе его.
     В Синдзюку мы распрощались. Обменяться адресами не представлялось 
возможным, и я 
запомнила только, что его звали господин Исидзука.
     Затем мы пешком отправились по направлению к Хигаси-Накано. Малыш даже 
пустился 
бегом по дороге. Он больше не хотел сидеть на спине и все время убегал от меня. 
Ничего не 
оставалось, как взять его за руку. Казалось, будто мы просто прогуливаемся.
     На пепелище тут и там стояли бараки, если эти наскоро сколоченные лачуги 
можно было 
так назвать. Рядом цвели чудесные белые цветы, что делало открывающуюся взору 
картину 
еще печальней. Вблизи одной хижины с почерневшей металлической крышей и дверью 
из 
соломенной циновки лилась вода из крана. Стирающая рядом женщина крикнула нам:
     - Что за прелестное дитя! Попейте-ка воды! - Она дала нам обоим попить из 
разбитой 
чашки. Какой вкусной может показаться обыкновенная вода!
     Прошло достаточно много времени, пока мы добрались до Хигаси-Накано. Там 
тоже было 
сплошное пожарище. Я пыталась вспомнить, где раньше стоял дом Иида, и наконец 
отыскала 
его.
     Оба супруга выбежали нам навстречу. Мы были счастливы видеть друг друга 
живыми и 
здоровыми, что тогда выпадало не всем.
     Госпожа Иида, которая в последний раз была у нас дома на Гиндзе, когда 
пришла 
поздравить меня с рождением сына, поразилась тому, что малыш уже мог 
разговаривать.
     Стоило ей произнести: "Какой ты стал большой", тот ответил: "Как-никак, я 
человек".
     Раньше он постоянно вгонял меня в краску "Прекрасным Кусацу" и "Песней 
рудокопов", 
которой его научили ребята из союза молодежи, теперь же он неизменно говорил: 
"Как-никак, я 
человек". Когда я его стыдила за то, что он наделал в штаны, он тоже повторял: 
"Как-никак, я 
человек". И моей бабушке он говорил: "Как-никак, я человек". Он постоянно 
твердил эти 
слова, и я не могла ума приложить, кто его научил. Хотя он не умел еще 
правильно говорить, но 
эти слова всегда были у него наготове, стоило кому-то что-то сказать, и 
выходило очень 
неловко. Попытки трепать его за щеки и запирать в шкаф ни к чему не приводили. 
Ёити, 
маленький сынишка госпожи Иида, и ее дочь Томоко постоянно пытались заставить 
его сказать 
эти свои словечки (их это развлекало), но я, как мать, не находила в этом 
ничего веселого.
     В сумерки я привязывала его к дереву на выгоревшем поле позади дома и 
брала с него 
слово никогда больше не говорить так. Когда это не помогло, я пригрозила ему, 
что оставлю 
привязанным здесь на пепелище, где никто не придет к нему на помощь. Только 
тогда, похоже, 
он испугался и больше не произносил этих слов.
     На следующий день после нашего прибытия я отправилась в министерство 
иностранных 
дел. После того как меня четырежды направляли из одного кабинета в другой, я 
наконец 
добралась до нужного места.
     Хотя я отослала несколько писем в разведывательную службу Ивакуро, но не 
знала, 
дошли ли они туда. За три года я не получила ни одной весточки. Я рассказала, 
что мне 
обязательно нужно работать, поскольку у меня на иждивении две женщины и ребенок.
 Что 
сталось с моим мужем? Жив ли он? Пропал ли без вести? Если бы я продолжала 
ждать и позже 
узнала бы, что он давно мертв, то чувствовала бы себя виноватой по отношению к 
ребенку. 
Поэтому я настоятельно просила узнать, жив ли он еще.
     Ведавший этими делами служащий был бледный мужчина лет пятидесяти.
     - На данный момент мы ничего не можем сообщить, но оставьте нам свой адрес,
 куда вы 
эвакуировались, и как только что-то прояснится, я извещу вас.
     Я написала свой деревенский адрес и адрес госпожи Иида и еще раз 
настоятельно