Разговаривать пришлось с пожилой и молодой женщинами, которые только что 
вернулись 
с поля, после чего я внесла залог и предоплату за жилье и договорилась 
организовать переезд 
сюда как можно быстрее. Вскоре после того, как мы переехали сюда, Нумадзу 
полностью 
сгорел. Так что я уберегла нас от самого худшего.
     
Гейша в шароварах
     
     В дождливую погоду и зимой, когда в поле нечего делать, женщины из нашей 
деревни 
собирались вместе и плели шляпы из тростника.
     В сарае или перед печью просторной кухни в хозяйской хижине мы 
раскладывали 
соломенные циновки, на которых умещались десять женщин. Они очень сердечно 
приняли 
меня, чужую, помогали в случае необходимости и все мне показывали. Я тоже 
проявляла 
большое усердие. Все хвалили меня за расторопность и ловкость, и я старалась 
как могла.
     Ведь когда я чувствую себя польщенной, то готова лезть из кожи вон, чтобы 
только 
угодить. Они показали мне, как высаживать рис и жать пшеницу, и у меня все 
спорилось в 
руках, когда мои труд получал должное признание.
     Тем временем вместо соски, как повелось испокон веку в деревне, я давала 
сосать сыну 
редьку. Хотя бабушка и мама содрогались при виде всего этого... Грызть большой 
кусок 
соленой редьки или твердый засохший сладкий картофель очень полезно, когда у 
детей 
прорезаются зубы. Поскольку невозможно было купить соску, дома он вместо нее 
сосал 
набалдашник крышки от чугунка или пробку от грелки.
     В обед мы съедали большие рисовые колобки, а пополудни перекусывали чаем и 

подаваемой к нему китайской капустой. Иногда гостеприимная хозяйка угощала нас 
жареными 
оладьями или мягким сушеным сладким картофелем. Всегда находился кто-то, чтобы 
отнести 
ребенка сделать "пи-пи". Поскольку многие женщины заботились о нем, то я могла 
в это время 
по-настоящему отдохнуть.
     Я все еще не имела никаких сведений о том, жив ли мой муж в Бирме. Я даже 
не знала, 
передали ли ему секретные службы письмо и фотографию малыша. Но не одну меня 
угнетали 
заботы; почти не было женщины в деревне, которая бы знала, жив ли ее муж, сын, 
брат или 
отец.
     Когда кто-то получал похоронку, переживали всем миром. Но в отличие от 
прочих 
мертвых, тех, что отдали свои жизни за родину, почитали особо и к оставшимся 
вдовам и 
матерям относились как к героиням нашего отечества. Многие из них не пролили ни 
одной 
слезы. Я бы на их месте в случае гибели своего мужа, за родину или нет, рыдала 
как безумная. 
Зачем тогда, спрашивается, растить детей? И все-таки, когда люди рассказывали о 
выпавших на 
их долю во время эвакуации невероятных испытаниях, мне порой становилось даже 
неловко, 
почему у нас все так хорошо обошлось. Я даже не могла себе вообразить, какие 
чудеса бывают 
во время войны!
     Комната по разведению шелкопряда площадью примерно десять квадратных 
метров, что я 
снимала, была полна воздуха и света и располагалась в южной стороне сарая. 
Зимой там было 
довольно тепло, и мою бабушку очень радовало, что она могла там нежиться на 
солнце. По 
ночам же, даже при закрытых ставнях, было холодно, но мой сын и я тем не менее 
ни разу не 
простыли. Рядом с нашей комнатой держали двух коров. Поначалу они просовывали 
свои 
головы к нам, но, когда мне это стало надоедать, плотник приладил, где 
полагается, доску.
     По ночам они постоянно били копытами в дощатую перегородку. Малыш пугался 
и