доме лишь к тебе обращаются уважительно сама", - завидовали ему другие.
     Чхон был одновременно моей нянькой и домашним учителем и поэтому самым 
важным 
человеком в моей жизни. Я сейчас смутно вспоминаю его лицо, но помню, что у 
него была 
светлая кожа и узкие глаза.
     Вскоре Чхон женился на японке, которая училась на курсах медсестер в нашей 
больнице, 
и уехал с ней в Инчхон. Думаю, это было в тот год, когда я пошла в детский сад.
     Поскольку я всегда устраивала концерты, стоило ему лишь немного отлучиться,
 то он 
решил дать стрекача, когда я была как раз в садике. Что с ним стало?
     Я была очень доверчивым и приветливым ребенком. Когда у нас дома работали 
плотники 
или каменщики, я всегда стремилась, неуклюже переваливаясь, поднести им 
сигареты и спички, 
и, видя такую мою страсть услужить людям, дедушка часто повторял, что я 
прирожденная 
гейша.
     Вход в дом у нас располагался рядом с больничными воротами. Кухонная дверь 
выходила 
в переулок, а слева тянулся темный деревянный забор. В самом заборе зияло много 
дыр из-за 
выпавших сучков, а по другую сторону жил учитель танцев. Этот маэстро из 
танцевальной 
школы Нисикава давал уроки жившим поблизости семьям - он был так называемый 
преподаватель танцев нашего квартала.
     В заборе, как раз на уровне моих глаз, была дыра, через которую я могла, 
не поднимаясь 
на цыпочки, смотреть. Примерно с трех с половиной лет я ежедневно наблюдала 
благодаря этой 
дыре за уроками танца. Теперь, когда я вспоминаю увиденные сцены, мне 
представляется, что 
молодые люди из нашего квартала разучивали фукагаву, танец, исполняемый с 
платком в руке, 
и я поспешно брала на кухне полотенце и пыталась подражать им.
     Наконец мне показалось мало просто глазеть каждый день в дыру, и я стала 
умолять 
бабушку определить меня ученицей к нашему соседу. Но маэстро считал, что три с 
половиной 
года слишком юный возраст. Как правило, лучше всего приступать к занятиям в 
шесть лет и 
шестого июня.
     - В три с половиной года начинать рано. Моя школа вовсе не детский сад, - 
заключил 
он.
     Услышав все это, я впала в истерику, стала кататься по земле и так орать, 
что он был 
вынужден взять меня в ученицы.
     - Мне доводилось слышать о женщинах, которые сами выбирали себе мужей, но 
вот она, 
насколько я могу судить, оказалась первой ученицей, которая выбрала себе 
учителя, - часто 
повторял маэстро другим своим воспитанницам.
     Моя бабушка была дочерью врача, и ее семья усыновила моего дедушку как 
зятя.
     Моя мать тоже была единственным ребенком, и моего отца усыновили как ее 
супруга.
     Бабушка получила обычное для молодой женщины начала эпохи Мэйдзи 
(1868-1912) 
образование, иными словами, она умела читать, писать, считать на абаке, была 
обучена 
рукоделию, составлению букетов, чайной церемонии и пению. А вот моя мать 
посещала 
женское реальное училище Дзиссэн очень известного в то время педагога - госпожи 
Симода 
Утако, а потом поступила в институт. Уровень образования того времени был выше 
по 
сравнению с нынешними женскими университетами.
     Мать была человеком довольно передовых взглядов и бредила идеями Хирацука 
Райте. 
Когда жена приятеля моего отца - офтальмолога (сам отец был хирург) удрала с 
одним 
тенором, а некая поэтесса бросила своего мужа, заводчика из Кюсю, чтобы сойтись 
с молодым 
человеком, она была в восторге. Обычно она не была склонна выказывать свои 
чувства, но эти 
истории взволновали ее совсем как курсистку. Она читала в подлиннике Шекспира и 

воображала себя интеллектуалкой.