лишились 
всего, и у них больше не было никакого желания работать. Долгое время даже не 
было 
возможности, как прежде, ходить с японской прической и в долгополом кимоно.
     Хакоя, которых некогда насчитывалось свыше шестидесяти, война разбросала 
по свету, и 
понадобилось некоторое время после ее окончания, чтобы те стали понемногу 
возвращаться. 
Тогда они часто работали привратниками во вновь открытых чайных домиках.
     Когда я вернулась в Симбаси, там, к счастью, уцелело от пожара несколько 
чайных 
заведений, которые опять стали работать. Так как хакоя Хан-тян, что работал до 
войны на меня, 
был привратником в "Юкимура", живя в том же районе, я чувствовала себя там в 
безопасности.
     К 1948 году постепенно стали объявляться и музыканты (исполнители на 
сялшсэне, 
сказители и певчие), и танцовщицы. В театре танца "Симбаси" возобновились танцы 
адзума. 
Сразу после войны стали предприниматься попытки организовать представления с 
гейшами. И 
как в ту пору, когда над чайными домиками висела угроза закрытия и мы 
обратились в ставку 
верховного командования, благодаря заступничеству высокопоставленных чинов 
удалось 
добиться возобновления танцевальных представлений. В марте 1948 года впервые 
после войны 
были даны представления танцев адзума, пусть и длившиеся восемь дней.
     Во всяком случае, для чайных домиков, ресторанов с гейшами и всех 
уцелевших 
заведений это было настоящим подарком. Все соскучились по работе, однако 
понадобилось 
время, чтобы появились постоянные помещения и настоящая одежда. Когда я в 1956 
году 
перебиралась в Америку, восстановительные работы шли полным ходом.
     Там я узнала, что канал Цукудзи был засыпан и на его месте построили 
скоростную 
трассу. До войны мы всегда на лодке добирались до Кототои, и у меня до сих пор 
звучат в ушах 
звуки, что извлекал маэстро Фукуда Рандо, играя на сякухати лунной ночью у 
крепости 
Синагава. В Нью-Йорке я все беспокоилась, как выглядит местность сейчас, когда 
засыпали 
канал. Вернувшись туда спустя двадцать девять лет, я увидела, что мои опасения 
оправдались 
- вид передо мной открылся совершенно унылый.
     Когда я уезжала в Америку, в большом ходу было радио, и мама с бабушкой, 
забыв все на 
свете, слушали радиовикторины наподобие "Двадцати врат" или "Кладезя знаний". 
На 
площади перед вокзалом Симбаси можно было смотреть телевизионные передачи, и 
все ходили 
туда. Но для меня площадь располагалась не совсем удачно, да и времени не было. 
Так и не 
пришлось мне там побывать. В ту пору телевидение, конечно, было черно-белым.
     В мае 1957 года я впервые сама выступила по телевидению в городе Атланта, 
штат 
Джорджия, и была поражена, сколь чудесно выглядело на экране светло-голубое 
кимоно. Я 
радовалась, когда немного погодя японские цветные телевизоры уже ни в чем не 
уступали 
американским аналогам.
     Сразу после 1945 года оставалось еще много традиционных развлечений. Мне 
часто 
приходилось водить американских гостей в кабуки. Если пьеса была мне хорошо 
знакома, 
трудностей не возникало, но пьесу вроде "Истории восьми собак из дома Сатоми в 
Нансо", 
которая вновь пошла на сцене после тридцатисемилетнего перерыва, я не знала, 
поскольку мне 
самой было тридцать три года. В таких случаях я заранее просила Итикава 
Дандзюро подробно 
изложить мне каждое действие пьесы. Так я утвердилась в роли переводчицы кабуки.
 Фарс 
"Уцубо-дзару" и пьеса "Книга пожертвований" доводили американцев до слез.
     В то время пьесы, которые считались реакционными и воинственными, как и те,
 где 
встречалось харакири или кровная месть, запрещались ставкой верховного 
командования. По 
этой причине театр кабуки не имел свободы действий, и нам часто приходилось