пару минут, но стоило мне увидеть их за решеткой, как слезы затуманили мой взор,
 и я ничего 
не могла разглядеть. От безудержных рыданий я даже не сумела по-настоящему 
поздороваться 
с ними.
     - Это Кихару, - дружелюбно известил всех полковник. Незаметно он передал 
им мои 
сладости и чай вместе со своим виски и сигаретами.
     Госпожа Того, похоже, была немкой. Однажды я была ей представлена на одном 

торжестве, и она должна была меня знать.
     Процесс по делу маньчжурского императора сильно подействовал на меня. Он 
так 
исхудал, что был похож на щепку, и поэтому говорил как третьеразрядная гейша, 
вынужденная 
уступать покровителю, который ей противен. Разумеется, это мое восприятие, но 
прежде он 
представлялся мне мужественным и прямодушным.
     О многом, что меня волновало, я переговорила с полковником.
     - Вполне естественно, что на войне все проявляют преданность своей родине. 
Если из-за 
этого приговаривают к смертной казни через повешение, тогда нужно вешать и меня,
 ведь я 
приложила руку к поясам-оберегам от пуль, я в деревне выкапывала корни сосен 
для 
изготовления ружейного масла и посылала на фронт посылки. Почему бы и мне не 
сидеть в 
тюрьме? Ведь можно не приговаривать к смерти людей, которые хотели победы своей 
стране и 
ради этого трудились...
     Я плакала, а полковник, на которого я так наседала, говорил:
     - Я никого не собираюсь убивать. Я всего лишь начальник полиции. Не в моей 
власти 
изменить приговор. Простите меня.
     При этом в его голубых глазах стояли слезы, и он извинялся, как будто один 
был во всем 
виноват. Я просто уверена, что никто из американцев не обращался с 
военнопленными так 
хорошо, как он, и думаю, что слишком мало японцев знают об этом. Поэтому все 
японцы 
должны узнать, что в послевоенное лихолетье, и даже в тюрьме для военных 
преступников в 
Сугамо, один американец так много заботился о пленных.
     
Возвращается мой муж
     
     За три или четыре года после окончания войны многие вернулись домой, но 
по-прежнему 
оставались пропавшие без вести.
     Огромная шумиха, что во время войны устраивалась вокруг каждого, кто 
сложил свою 
голову ради отчизны, теперь, несмотря на большое число павших и увечных, 
значительно 
поутихла.
     Мужчины в замызганных белых кимоно, потерявшие руки и ноги на войне, 
просили 
милостыню в подземке и перед вратами почти всех больших храмов и усыпальниц.
     Одновременно повсюду разыгрывались совершенно невероятные трагедии. Одна 
женщина, оказавшись с четырьмя детьми на руках, считая, что муж ее погиб, вышла 
замуж за 
его младшего брата, и тут объявился похороненный было ее муж. Или же, наоборот, 
жена изо 
всех своих слабых сил тянула на себе не один год нелегкий воз, кормя родителей 
и детей и 
храня верность своему мужу, а тот возвращался с индонезийкой и прижитыми с нею 
двумя 
детьми. И такое было не редкостью.
     Поскольку после капитуляции на первом месте оказался вопрос о хлебе 
насущном, упали 
нравы и не стало порядка. Можно было положиться лишь на самых близких друзей.
     Повсюду происходили самые небывалые вещи.
     Мне благодаря тяжкому труду удалось, наконец, забрать из деревни свою 
бабушку, маму 
и малыша в пригород Токио, Урава, и поэтому не нужно было больше ездить на 
небезопасных 
поездах. Я бы охотно взяла их в Токио, но из-за нехватки продовольствия доступ 
туда был 
по-прежнему ограничен. Но от Урава можно было добраться до Токио на электричке, 
что очень 
упрощало дело.