и русских. СПб, 1870, с. 82-110.

      Синтезом повествования Ибн-Фадлана и  результатов  раскопок  Д.
  Я. Самоквасова является картина Г. И. Семирадского  в  Историческом
  музее -- "Похороны руса".

      Княжеские и дружинные курганы Чернигова расположены  в  местах,
  где  были   поставлены   потом   церкви   с   наиболее   архаичными
  наименованиями: курганы  в  урочище  "Гульбище"  (т.  е.  языческое
  "игрище"), очевидно, близ святилища  Перуна,  так  как  здесь  была
  поставлена церковь св. Ильи, а  Черная  Могила  --  близ  святилища
  Макоши, так как рядом возник Успенский монастырь (успенье 15 августа
  -- праздник "зажинок"). На пойме, под обрывом, на котором находится
  храм  Ильи,   расположена   существующая   доныне   "Святая   Роща"
  (переименована в Пролетарский Гай) с вековыми соснами.  Разрушенный
  в 1851 г. курган "Княжны Черны" находится неподалеку от церкви  св.
  Пятницы, что тоже говорит о женском божестве. Связь места княжеского
  погребения с общественным ритуальным пунктом вполне вероятна.
      Черная  Могила  представляла   собой   грандиозное   сооружение
  объемом свыше 6000 кубометров земли, высотою 11 м. Внутри окружности
  кургана мог  бы  поместиться  черниговский  Спасский  собор  и  две
  церковки вроде Ильинской! Совершение обряда сожжения  на  кострище,
  площадью свыше 300 м^2,  расположенном  на  высоком  берегу  Десны,
  должно было  бы  быть  видимо  во  время  возжения  огня  в  округе
  километров на 30 во все стороны.
      Черную Могилу следует  рассмотреть  внимательно  как  наилучший
  образец русского княжеского  кургана,  датированного  византийскими
  монетами императора Константина Багрянородного (945-959 гг.) и  тем
  самым  синхронного  знаменитому  описанию  Руси,  сделанному   этим
  цесарем. Сопоставление отчетности Самоквасова с архивными данными и
  музейными  коллекциями  позволяет  полнее  и   точнее   представить
  конструкцию кургана и последовательность обряда 31. (Рис. 65).
 ----------------------------------
      31 Рыбаков Б. А. Древности Чернигова, с. 24-51.

      Рассмотрение    кургана    следует    вести    параллельно    с
  использованием детального рассказа Ибн-Фадлана,  бывшего  очевидцем
  погребения знатного руса на Волге близ Булгара в 922 г. 32 Различие
  этих двух наших источников заключается  лишь  в  том,  что  русский
  путешественник,  отправлявшийся,  вероятно,  в  далекое   заморское
  плавание в "море Хвалисское" (Каспий) и далее в "жребий Симов", был
  погребен в ладье, а  князь,  умерший  у  себя  дома,  в  Чернигове,
  похоронен, естественно, без ладьи.
 ----------------------------------
      32 Текст Ибн-Фадлана дается по наиболее  совершенному  переводу
  А.  П.  Ковалевского  1956  г.:  Ковалевский  А.  П.  Книга  Ахмеда
  Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921 --  922  гг.  Харьков,
  1956. Ссылки на страницы далее даются в тексте.

      Оказавшись  в  Булгаре  на  Волге  в  качестве   посла   халифа
  Ал-Муктадира,  Ахмед  ибн-Фадлан  заинтересовался  русским  обрядом
  трупосожжения.
      "Мне  все  время,  --  пишет  Ибн-Фадлан,  --  очень   хотелось
  познакомиться с этим, пока не дошла до меня весть о  смерти  одного
  выдающегося мужа из их числа"  (с.  143).  Погребальный  обряд  (не
  считая насыпки кургана) длился десять дней.  Умершего  поместили  в
  какую-то могилу с крышей. Затем  разделили  его  имущество  на  три
  части: одна треть -- женам и дочерям, треть на погребальный реквизит
  и треть -- на поминки (на хмельной "медовый набиз").
      Все  дальнейшее  как  бы  воспроизводило  архаичный   свадебный
  обряд.  Из  числа  "девушек  умершего"  (но  не  из  рабынь)   одна
  добровольно соглашается быть  его  женой  в  потустороннем  мире  и
  обрекает себя на смерть и последующее сожжение.
      Все десять дней подготовки к кремации,  пока  шили  одежду  для
  умершего, остальные люди пили и развлекались  с  женщинами.  "А  та
  девушка, которая сожжет сама себя с ним, в эти десять дней  пьет  н
  веселится, украшает свою голову и саму себя разного рода украшениями
  и платьями и, так нарядившись, отдается людям" (с. 143).
      Арабский  путешественник  подчеркивает  обязательность   обряда
  сожжения девушки и вместе с тем добровольность  согласия  одной  из
  девушек, которая  "каждый  день  пила  и  пела,  веселясь,  радуясь
  будущему" (с. 143). Это подводит нас  к  широким  представлениям  о
  загробном мире, так как обреченную девушку радовало, разумеется, не
  ближайшее будущее -- убийство и сожжение  --  а  вечное  счастливое
  пребывание в потустороннем мире. Во  время  погребальной  церемонии
  девушка "видела" население этого мира: перед самым финалом, в лучах
  заходящего (в подземный мир) солнца девушку  подводили  к  каким-то
  заранее изготовленным воротам, сооруженным около будущего костра. её
  трижды поднимали над воротами и она заглядывала вниз, во внутреннее
  пространство,  центром  которого  был  подготовленный  к   сожжению