|
столбы и шесты, повелев ставить вместо них кресты. Любопытно, что, с одной
стороны, на русском Севере в ходе обрядового святочного «озорства» парни
отбирали прялки у девушек и относили их… на кладбище, где могли поставить на
могилу или даже побросать в вырытую для погребения яму. С другой стороны,
согласно свидетельству Геродота, в Греции существовал обычай, по которому на
острове Делос девушки перед свадьбой наматывали отрезанную прядь волос на
прялку и возлагали ее на могилу основательниц главного Делосского культа -
культа Аполлона Гиперборейского - дев из Гипербореи - то есть с далекого севера
Европы. Поскольку прялки устанавливали на могилах перед тем, как там стали
устанавливать кресты - стало быть, и изображения на прялках значили для
язычников не меньше, чем крест для приверженцев новой религии. Но самой мощной
и глубокой по своему Языческому символизму является прялка с русского Севера
XIX века, в свое время описанная Б.А. Рыбаковым. Широко известно (его
фотографию часто помещают в книгах по русскому Язычеству, начиная с «Язычества
древних славян» самого Бориса Александровича) ее донце в виде полуфигуры
лежащего на спине мужчины с усами и бородою. Руки его сложены на груди, как у
покойника. Однако глаза широко открыты, а из открытого рта с оскаленными зубами
выходит лопасть прялки, узор на которой - напоминаю - является символическим
изображением мироздания. На месте полового органа лежащего на донце вырезано
громовое колесо. Именно на нем должна была сидеть пряха[64]. Эта композиция
очень напоминает изображения Великой Богини-Матери Дэви в Индии, где Она стоит
или сидит на теле Своего супруга Шивы, иногда имеющего вид «шавы» - покойника,
но со стоящим мужским органом-лингамом. Вот совершенно так же пряха на русском
Севере восседала на теле «покойника» с громовым знаком на месте мужского органа,
из уст которого исходило мироздание (кстати, и Шиву, и, еще чаще, самое Дэви в
ипостасях Кали или Дурги изображают с высунутым языком). То есть прядущая
уподоблялась ни много ни мало самой Великой Богине-Матери. Соответственно
относились и к символике пряжи и нитки. Нить была символом жизни, судьбы.
Отсюда поговорки: «Этой нитке конца не будет», «Жизнь на нитке, а думает о
прибытке», «По нитке рубеж». Жизнь, как нитку, связывают с кем-то, она может
стать запутанной, а может и оборваться. «Сколько нитку ни вить, а концу быть».
В качестве прядущих жизнь-судьбу могут выступать и сравнительно мелкие
духи (русалки, домовухи, кикиморы, та же Мокуша - видеть или слышать их
прядущими или ткущими обыкновенно не к добру, хотя упоминаются и исключения),
так и существа более крупного порядка наподобие северных норн или античных мойр.
У южных славян такие пряхи (роженицы, суженицы) прядут человеку либо хорошую
судьбу (Среча), либо дурную (Несреча). Но у скандинавов, как мы помним, наряду
с норнами существовала и Фригг, знающая судьбы, восседающая на прялке.
Совершенно так же и на русском Севере, кроме Мокуши, была и более
величественная фигура Пряхи - так называемая «святая Пятница». Кавычки вполне
уместны - насколько «Илья-пророк», этот чуть прикрытый христианской
терминологией и символикой Громовник Перун крещеной русской деревни, имел мало
общего с ветхозаветным фанатиком единобожия, настолько же и «матушка Пятница»
северных русских деревень имела предельно мало общего с греческой
первохристианской святой великомученницей Параскевой. Для начала ее…
отождествляли с Богородицей, что само по себе необычно для христианства и
скорее напоминает многоликие Силы Язычества - ту же Дэви, которая проявляется и
как Дурга, и как Кали, и как благостная Парвати, и во многих иных образах. На
средневековых новгородских иконах «Пятницу» изображали на одной доске с
Богородицей, но с другой стороны - это обыкновение, опять-таки не вполне
христианское, напоминает многоликие славянские идолы. Еще в XX веке в
Ленинградской области верующие были убеждены, что «Пятница - это и есть Божья
матерь». Фольклорный облик святой рисовал то девицу в белой сорочке и плахте,
то растрепанную нагую женщину с большой головой и большими руками
(совершенно как Мокуша), высокую и худую. Она могла помочь усердной пряхе,
наказать нерадивую, считалась покровительницей и ткацкого мастерства, но сурово
карала за работу в свой день - могла даже содрать кожу и повесить ее на кросна
- ткацкий станок - так что те, кому удавалось отделаться за непочтение к
суровой «святой» скрюченными пальцами, могли считать себя счастливицами. Ее
почитание выражалось в принесении обетов, в том числе - на изготовление
полотнищ, которые могли принести в посвященную Параскеве церковь или часовню, а
могли - вывесить на ветвях у посвященного Пятнице почитаемого камня с выемкой в
виде человеческого следа, или у родника, или у колодца. Там же - а также на
распутьях - стояли изображения «святой», вопреки православной традиции - резные.
Ветви кустов и деревьев вокруг этих православных идолов густо покрывали шнуры
и клочья пряжи, пожертвованные почитательницами грозной «святой». Именно в
честь «святой Пятницы» русские девушки справляли «макриды», бросая пряжу в
колодец. Она же, считалось, помогает при родах, да и жениха может послать:
«Матушка Прасковея, пошли мне жениха поскорее!» Соответственно, постольку,
поскольку с Пятницей отождествлялась Богородица, то и сама Богородица еще со
средневековых времен стала изображаться на Руси как Пряха - с веретеном и
пряжей в руках. Возникло сказание, в котором будущая мать Христа в отрочестве
пряла пурпуровые нити для храмовой завесы. В заговорах «матушка Богородица»,
восседающая «на острове Буяне, на бел-горюч-камне Алатыре», как правило,
предстает именно прядущей. Тут интересно, что Богородица в народном православии
отождествляется с самой землею - так, мужикам, разбивающим комья земли на пашне
палками, бабы пеняли, что они-де бьют саму Богородицу. У Ф.М. Достоевского тоже
выведена монашенка (!), утверждающая, что Богородица - это мать-сыра-земля. В
тех же заговорах мать Христа сливается с древнейшей святыней, Землей, в
неразличимое единство: «Мать Сыра Богородица». Интуиция исследователя вновь не
|
|