о колдунье по имени Мокошка. Еще в XVI столетии в исповедальниках, так 
называемых «худых номоканунцах», исповедникам предписывалось задавать «духовным 
дочерям» вопрос: «Не ходила ли еси к Мокуше?» Любопытно, что этот вопрос должен 
был задаваться среди запретов на всякого рода гадания - «Мокуша»-Мокошь, 
очевидно, почиталась способной предвещать будущее. Б.А. Рыбаков в этой связи 
указывает на мелькающее в обличениях Языческих суеверий словцо «кошь» или 
«къшь», упоминающееся рядом с верой в сны («сносудец»), предопределение 
(«усрячу», Сречу). В одном таком списке вместо «кошь» написано Мокошь. Рыбаков 
обращается к работам И. И. Срезневского. По-древнерусски «къшь» - жребий, 
«къше-ние» или «кошение» - жеребьевка, «кошитися» - метать жребий, наконец, 
«прокъшити» - победить в жеребьевке (было даже славянское имя Прокош). С другой 
стороны, Рыбаков обращает внимание на такие слова, как «кошьница», «кошель», 
«кошуля» - емкости для зерна и хлеба. В связи с этим Борис Александрович 
предполагал, что имя Богини может быть истолковано как «Ма(ть) судьбы, жребия, 
участи» или же «Мать коробоь, мать урожая». То есть Макошь становилась Богиней 
судьбы и плодородия. Вместе с тем он допускал и толкование от «мокнуть, мокрый» 
- сравним: «Мать Сыра Земля». Созвездие Водолея в древней Руси называлось 
Мокрошь или Мокрешь, моравский историк XVIII века Стржедовский упоминает 
божество Макосла, связанное с водой, «мокридами» на русском Севере называли 
обряд, когда в почитаемый колодец бросали пряжу, кудель, что выводит нас на 
третье истолкование имени русской Богини. В литовском языке есть слова makstiti 
- «плести», meksti - «вязать», maks - «торба, мошна» (мы опять возвращаемся к 
ко-шулям и кошелям Рыбакова). Из этих и других слов языковеды-лингвисты 
восстанавливают предполагаемое праславянское слово mokos - прядение. Это 
напоминает о Мокуше - странноватом существе из быличек и поговорок русского 
Севера, с большой головой и руками, очень любящее прясть - когда в ночной 
темноте в спящем доме слышалось жужжуние вращающегося веретена, говорили - 
«Мокуша прядет». Ей же приписывалась «стрижка» вытертой овцами шерсти (видимо, 
чтобы прясть из нее). Чтоб не вынуждать Мокушу к таким действиям, ей оставляли 
что-то вроде жертвы - после стрижки овец оставляли для нее клок шерсти в 
ножницах. Ленивой девке насмешливо говорили: «Спи, Мокуша пряжу спрядет за 
тебя». Звучала поговорка угрожающе - оставленная ленивой пряхой прялка со 
спутанной куделью - «Мокуша опряла!» - считалась недобрым знаком. Мокуша 
напоминает какого-то мелкого домашнего духа, вроде новгородской мокрухи или 
общерусских мары, кикиморы[63]. Но есть и черты, делающие ее крупнее, - в 
великий пост Макуша обходит избы, наблюдая за поведением хозяек. Тут это уже не 
мелкая нелюдь, склонная к столь же мелким проказам, а существо, охраняющее 
порядок - да к тому же одно на все избы, что автоматически повышает ее в наших 
глазах. Явилась ли севернорусская Мокуша формой вырождения культа древнерусской 
Мокоши, или изначально существовала параллельно с нею, неясно. Для нас важнее 
именно та черта, которую севернорусская Моку-ша добавляет в облик своей великой 
«тезки». Мо-кошь/Макошь - пряха. А пряха в мифологии существо более чем 
почтенное. Она воплощает ни много ни мало - Судьбу, высшее понятие любой 
Языческой мифологии. В Ведах с прядением или тканьем сравнивали само творение 
мироздания. «Да продлится пряжа!» - восклицает ведический певец-риши, 
подразумевая - да не прервется род. В мифах и легендах Эллады судьбу пряли 
мойры (буквально - часть, доля, сравни «къшь» и славянское мифическое существо, 
олицетворение личной судьбы - Доля) или, как их еще называли, парки. В 
гомеровской «Илиаде» говорится: «После претерпит он все, что ему непреклонная 
Участь (мойра. - Л.П.) с первого дня, как рождался от матери, выпряла с нитью», 
«такую, знать, долю суровая Парка выпряла нашему сыну, как я несчастливца 
родила». В «Одиссее»: «Пусть испытает все то, что судьба и могучие Парки в нить 
бытия роковую вплели для него при рожденье». А вот как обстояло дело у 
скандинавов:
      
      
     Ночь была в доме,
     Норны явились
     Судьбу предрекать
     Властителю юному,
     Судили, что будет он прославлен,
     Лучшим из конунгов прозван будет;
     Так нить судьбы пряли усердно,
     Что содрогались в Бралюнде стены.
    (Старшая Эдда, Первая песнь о Хельге)
      
      
      Кроме норн, судьбу пряла, очевидно, и супруга верховного Бога скандинавов 
Фригг, изображавшаяся на стене Шлезвигской церкви верхом на прялке. На 
фрис-ландских пряничных досках изображалась увенчанная полумесяцем Богиня у 
прялки. У литовцев судьбу человека выпрядала - тоже на прялке! - Богиня Верпея.
      Огромным почетом окружали прядение и связанные с ним вещи и понятия на 
Руси. Резной узор, покрывавший прялку, включал и «Громовые колеса» с шестью 
спицами, и солнечные символы, и воплощающие землю квадраты и ромбы - короче 
говоря, тут был весь мир, от недр, обозначенных изображением змея или некоего 
драконоподобного существа в основании лопасти, до космических высот с символами 
светил и грома. Форму и узоры (и даже технику резьбы) севернорусских прялок 
полностью повторяют традиционные надгробья Украины и Югославии, каменные 
надгробья Московского Кремля XIII-XIV веков. Сербский епископ Павел Ненадович в 
1743 году запретил устанавливать на могилах увенчанные «преслицом» (прялкой)