коми-пермяцкий. Когда мне доводилось раскрывать детский журнал «Силькан» 
(«Колокольчик») из Перми, на языке коми, меня немало позабавило обращение в 
начале журнала: «Челядь!» А значило-то оно всего-навсего «дети, ребята». «Чадь» 
- это слуги, но «чадо» - ребенок. «Отрок» - это не только подросток, в 
древнерусском это и слуга (в «Повести временных лет» упомянуты отроки воеводы 
Све-нельда, княгини Ольги и других знатных людей), а в болгарском так и 
попросту раб. Наконец, в былинах упоминаются паробки богатырей. В современном 
украинском языке это слово обозначает подростка, а в былинах - это слуги, 
ухаживающие за конем и оружием героя (как Тороп у Ильи Муромца, пока богатырь 
сидит у Владимира «во погребах во глубокиих»), выполняющие его приказы. 
Показательный пример - когда Алеша Попович видит надпись на придорожном камне, 
он не сам соскакивает с седла, а сгоняет с коня паробка 
      Екима - «ты, Еким, грамоте поученый человек». И не в том дело, что сам 
Алеша неграмотен - письмо какого-нибудь «собаки-царя неверного» в Киеве 
зачитывает князю Владимиру именно он, да и на богатырской заставе ему часто 
отводят роль писаря - а в том, что не дело воину выполнять какое-то невоенное 
дело, когда рядом есть слуга-паробок, способный его выполнить, - в данном 
случае прочесть надпись на камне. Богатырь своего паробка даже женить может - 
не особенно спрашивая его согласия, естественно - как грозится сделать богатырь 
Хотен Блудович в одноименной былине[37]. Да, отчасти такое употребление этих 
слов - это и свидетельство о суровой непререкаемости родительской власти над 
ребенком в Древней Руси. Суровая матушка Феодосия, не вытерпев выкрутасов сынка,
 заковала будущего святого в цепи и засадила в поруб. Да даже продать ребенка 
мать, скажем, имела полное право (как в былине «Иван Гостиный сын»). Да и жизнь 
дитяти находилась в полной власти родителя - Илья Муромец расправился со своим 
сыном (за дело, конечно, но сейчас не это важно) и остался меж тем любимым 
богатырем певцов и сказителей. Про дела сердечные и говорить не приходится - 
летописи полным полны сообщений вроде «Олег привел из Плескова жену Игорю», 
«Мстислав женил сына своего, Володимира, на княжне Ростиславне» и так далее, и 
тому подобное. Это князья - а что уж говорить о пареньке из простонародья. 
      Да вот - в русской деревне до XX века сохранялся такой обычай, как 
«снохачество». И состоял он в том, что отец имел все права на жену сына - 
взрослого сына! Не то чтобы подобное поведение приветствовалось - но и не 
осуждалось. А вот сына, вздумай тот проявлять недовольство, люди, мягко говоря, 
не поняли бы.
      Но это - лишь одна сторона монеты. Другая же заключалась в том, что к 
рабам относились на Руси как к не повзрослевшим детям. Хозяин имел над ними те 
же права, что отец над сыном - но не более. И имел в их отношении те же 
обязанности. Что до суровой власти отцов - нелишним нам будет помнить, что 
воины Олега и Святослава, Донского и Ермака, Суворова и Ермолова выросли под 
такой вот суровой отеческой властью - неужели они были меньшими мужчинами, чем 
нынешние поколения, сызмальства напичканные представлениями о своих правах - и 
обязанностях родителей? И если да - почему перед ними трепетали предки тех, что 
сейчас хозяевами гуляют по улицам наших городов? Кстати, эти чужаки, 
чувствующие себя хозяевами в повернувшейся на «правах» России, как раз столь же 
безропотно признают над собою власть своих седобородых отцов, как и наши 
недавние предки.
      Но мы отвлеклись, читатель. Вернемся к тому, почему в древней Руси рабов 
сближали с детьми. Араб ибн Русте пишет: «К рабам они (русы. - Л.П.) относятся 
хорошо и заботятся об них». Кстати, опять-таки сходство с кастовым обществом в 
Индии - шудра по правам был приравнен к ребенку.
      Грань между взрослым и ребенком - а также между свободным и рабом - в 
традиционном обществе определялась не количеством прожитых лет. Как раз рабы и 
были людьми, дожившими подчас до седых волос, но так и не признанными общиной 
взрослыми. Ребенка превращал во взрослого суровый обряд вхождения в род, 
посвящения. Его можно сравнить со вторым рождением - в Индии полноправных 
членов общины, не шудр, так и называли «дваждырожденные». А можно - со смертью 
ребенка. Потому что, для того, чтоб родился взрослый сородич, ребенок должен 
был умереть. И обряд этот был когда-то страшным, как смерть, и мучительным, как 
роды. Стать объектом этого обряда было почти так же страшно, как стать объектом 
человеческого жертвоприношения - и ведь это «почти» существует только для нас, 
ведь те, кто ему подвергался, верили, что умирают всерьез, что грозные Божества 
пожирают ребенка в хижине в виде зверя-покровителя рода, обнесенной частоколом 
с черепами врагов - чтоб породить взрослого сородича! Память об этих ритуалах, 
как установил В.Я. Пропп в своем труде «Исторические корни волшебной сказки», 
отразилась в русских сказках - это оттуда все эти разрубленные на кусочки и 
оживленные живой и мертвой водою царевичи и витязи. Это оттуда зловещая избушка 
на куриных ногах в лесной чаще, огороженная забором, увенчанным черепами, и 
страшная старуха, сажающая в печь на лопате маленьких детей. Далеко не каждый 
мог этот обряд вынести - но в далекие охотничьи времена, когда он появился, 
слабые дети до него попросту не доживали - делали свое дело холод, голод, 
болезни, хищные звери. Когда же появилось земледелие - времена стали мягче, 
больше детей доживали до ритуала, то больше становилось таких, что с криком 
«Мама!!!» бросались прочь, назад из страшных лесных хижин, от черепов на 
частоколе, от жрецов и жриц в масках чудовищ, от ужаса и боли. И Мать, словно 
услышав, принимала их вновь под свое покровительство - до нового ли посвящения, 
или навек.
      Именно так появились рабы.
      Впоследствии в них стали превращаться и те, кто, взяв оружие в руки, 
пугался неизбежной доли воина, с воплем кидал его наземь, увидев над головою