родовитой воинской знатью только чудом. В самом буквальном смысле слова. Чудо 
может произойти с ним (Илья), чудо может сотворить он сам (Микула), но без чуда 
не обойтись… В Индии, кстати, тоже подобное случалось - кшатрий Вишвамитра стал 
брахманом путем, обычным для индуистских преданий, - неистовой аскезой заслужил 
благосклонное внимание Бессмертных. Но из этого нельзя ведь делать вывод, что 
индийское общество - не кастовое.
      Кстати, Илья в одной былине сам говорит, как относится былинная мораль к 
подобным переменам общественного положения без чудес:
      Не дай Боже делать из боярина - холопа, Из холопа - дворянина, из попа - 
палача…
      Чудо - это одно, это вмешательство Воли, предопределившей все в этом мире,
 в том числе и отличия каст-«родов». А вот посягать на это человеку - «не дай 
Боже».
      Но я не буду особенно на всем этом задерживаться. Нет, я просто-напросто 
спрошу - а как часто с момента исцеления Илья показан в былине за пресловутым 
«созидательным трудом»? А Микула - после встречи с Вольгой и вступления к князю 
«во товарищи»? Читатель, если вы знакомы с былинами, вы и сами знаете ответ - 
никогда.
      В былине про исцеление Ильи его мать, наблюдая, как выздоровевший и 
наполнившийся небывалой силой сын расчищает лес под пашню, грустно произносит:
      Видно, дите будет нам не кормилицо, Станет ездить, видно, по полю 
чистому…
      То же в других вариантах произносит отец: «Этот, видно, сын у меня будет 
ездить во чистом поле, во чистом поле будет поляковать, и не будет ему 
поединщи-ка». А казалось бы - почему? Ну, повоюет, а потом - как впоследствии и 
будут поступать отслужившие солдаты - снова к крестьянским хлопотам, за плуг, 
за косу, за плотницкий топор. Но былина четко говорит - так нельзя. Ставший 
воином никогда не будет хлеборобом.
      Микула, приняв предложение князя стать его спутником, навсегда расстается 
с сохою, иногда даже закидьшает ее на небо. Он прощается с нею, говоря, что ему 
не придется больше пахать. Кем бы ни был человек изначально, став (чудом, как 
мы говорили; другого пути былины не предполагают) воином, он больше не может 
уже прикасаться к орудиям пресловутого «производительного труда». Даже в 
крестьянской обработке былины ясно говорят - человек ИЛИ воин, ИЛИ пахарь. 
Удачное совмещение этих занятий возможно разве что в кинофильме-сказке 
советских режиссеров Роу или Птушко - но не в реальной жизни, и не в эпосе, 
созданном людьми, знавшими, что такое война, и сохранявшемся людьми, знавшими, 
что такое труд пахаря.
      Да и отчего бы не знать о невозможности такого сочетания русским певцам, 
когда еще в XVII веке донские казаки, к которым хлынула из взбаламученной 
Смутным Временем центральной России толпа переселенцев, нарушая их привычные 
обычаи, постановили: «А егда кто из казаков станет землю пахать и хлеб сеять, 
того казака бить и грабить». Там, на окраине Русской земли, сохранились старые 
обычаи, и не зря за пределами расселения новгородцев разве что на казачьем 
Тихом Дону сохранились песни на былинные сюжеты.
      В чем же дело, откуда эта «укоризну творишь… роду своему»? Во всяком 
случае, речь не о презрении к труду и труженикам. Здесь дело совсем иное - 
скажем, викинги ничуть не презирали своих женщин, но даже одна деталь женской 
одежды или украшение на мужчине могли стать вечным позором, поводом для развода,
 и не было для норманна оскорбления непростительней, чем сравнение с женщиной 
(поэтому, кстати, норманны, в отличие от славян, не носили серег). Кастовое 
общество - мы уже говорили об этом - как раз отличалось меньшим презрением к 
низшим, чем позднейшее классовое, будь то классические рабовладельцы античности,
 феодалы Средневековья или буржуа Нового Времени. Голова - если в; ней есть 
хоть чуть-чуть мозгов - не презирает свои ноги.
      Что до причин, по которым воины избегали принимать участие в выращивании 
и приготовлении хлеба и в других, подобных этой, работах, то они вообще-то 
предельно просты. Во-первых, надо помнить, что в глазах язычника успех всякого 
дела, в том числе - и пожалуй, в особенности - земледелия, связан с 
благосклонностью Богов и духов, в данном случае духов плодородия, всех этих 
полевых, дворовых, овинных, ядреев, спорышей, обилух, полудниц, росомах, жицней.
 Как относились подобные существа к железу, я уже говорил. А еще сильнее и еще 
хуже на них действовал «запах», если так можно выразиться, аура недавно 
пролитой крови, насильно отнятой жизни. Существуют обширные списки мер, 
которыми ограждали каждого убийцу самые разные племена на разных континентах. И 
причин всегда две - гнев Земли, ее дающих жизнь духов, оскорбленных 
насильственной смертью (это Языческое представление умудрилось просочиться даже 
в библию: «Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли; и 
ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего 
от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать 
силы своей для тебя» (Бытие, 4:11)) и страх перед теми, кто, напротив, жадно 
слетается на запахи крови, боли и смерти, и перед теми, кто спешит протиснуться 
в распахнутую убийством дверь мира Смерти - оттуда сюда. Массой обрядов - 
постами, временным отшельничеством, ритуальной раскраской или татуировкой - 
ограждает племя себя от убийцы - обычного, «разового» убийцы. Этим обрядам и 
поверьям посвящена целая глава в книге Джорджа Фрэзера «Фольклор в Ветхом 
завете», называется эта глава «Каинова печать». А как быть с воином, за плечами 
которого темной стаей должны виться десятки теней неупокоенных мертвых, с тем, 
кто десятки, если не сотни раз распахивал врагу дверь в мир Смерти? Вообще-то 
торжество воина над врагом часто оформлялось как жертвоприношение Богам -