вивших городскую суету. Какова же была цель? Лично для 
меня и, думаю, для многих других слово „эзотерика“ означало не более чем „иное“,
 „незнакомое“, „следующее неизвестным законам“. Этого было достаточно тогда, 
чтобы отложить все дела и отправиться по городским маршрутам – узнать, услышать 
„иное“. Мы не хотели спрятаться в мире „иного“ от жизни, как, может быть, 
происходит сейчас. Мы стремились не столько войти в круг посвященных, сколько, 
напротив, увидеть и понять нечто с внешней позиции, сохранив независимость 
суждений.

Поэтому, наверное, ритм движений рук, спиц и зеленых нитей создавал ощутимый 
психологический комфорт не только для меня, но и для Вадима, как он мне сам 
признавался. Ведь обыденность домашнего женского дела стирала малейшие оттенки 
и официального научного бдения, и тайной мистической сходки (опыт вязания в 
такой ситуации был мною заимствован у одной из участниц Летней семиотической 
школы Лотмана еще в конце 60-х). Процесс восприятия и понимания другого образа 
мыслей приобретал здесь характер природной естественности, того, что позже я 
назвала в одной из своих работ „прогулками в поле культуры“. Наш проводник в 
этом „поле“ не искал в нас адептов, он с любопытством рассматривал 
произрастающее там вместе с нами. И мы наслаждались свободой выбора, которой за 
стенами дома, за темными окнами еще не было.

Сейчас, мне кажется, человек, продуваемый всеми ветрами, перелистывающий 
страницы новых изданий по эзотерике, ищет в „поле культуры“ скорее дупло, где 
можно укрыться, возвести преграду чужому взору. Темно-зеленое полотно, 
вывязанное мною на тех семинарах, неизменно воскрешает в памяти атмосферу покоя,
 взаимного доверия и свободу разума».

Аида 
Айламазьян:
«Будучи еще совсем „зеленой“ студенткой, я попала на методологическое заседание 
кружка Г. П. Щедровицкого. Было совершенно непонятно и одновременно интересно, 
захватывающе, как в хорошем театре или храме: участниками владел какой-то 
экстаз. Именно там произошла моя первая встреча с В. М. Розиным, который к тому 
времени уже отошел от кружка, но был почему-то приглашен на очередное заседание.
 Потом я регулярно ходила на семинары Вадима Марковича и, конечно, на все 
семинары по эзотерике. Хорошо помню первый „эзотерический семинар“: весеннее 
солнце, бившее в окно, освещало белую рубашку Вадима Марковича и наши лица. Я 
сразу же прониклась атмосферой личности выступавшего: размышления и речь Вадима 
Марковича были от природы диалогичны, никогда не подавляли человека, 
антропоцентричность поднимала слушателя. Что же такое были эти наши заседания 
на семинаре по эзотерике? Доклады Вадима Марковича по эзотерическим учениям для 
многих были абсолютно новой информацией, знакомством с необычным миром. Подчас 
эзотерическая реальность казалась наивной, потому что в ней сказка 
переплеталась с реальностью, а фантазия становилась пророчеством. По-детски и 
одновременно мудро говорилось о чем-то главном, по сути, о тайне жизни. В 
эзотерике проступали отчаянные попытки не смирившегося человека проложить свой 
путь в мире, освободить разум от страха и запрограммированности. Душа эзотерика 
не чувствовала противоречий своего учения, она просто верила – ведь это была 
живая душа.

В этой обстановке соприкосновения с безусловно выходящими за пределы обычного 
разума учениями совершенно естественно воспринимались и пролетавшая над вами 
ворона хозяина квартиры, и его же меланхолически блуждающий огромный черный пес,
 как бы материализовавшийся из текста Дон Хуана. Вспоминаются интеллигентные, 
истощенные духовными поисками лица, собранные в скромные пучки волосы каких-то 
дам с прямым пробором, в старых пальто, худые молодые люди в длинных свитерах, 
странные бритоголовые личности, девицы с умопомрачительными гривами и глазами 
испуганных ланей… Мы все, каждый по-своему, уже не претендовали на 
нормальность: нам было хорошо на грани, на границе. Эзотерические семинары 
проходили в весьма примечательных местах. Я уже не помню, откуда откапывались 
эти пустые, ободранные квартиры со следами обстановки неведомых времен и 
представителями живой фауны. Но образ Москвы с тех пор для меня навсегда связан 
с этими „странными“ квартирами в центре города. Они напоминали что-то из 
русской литературы XIX в. или декорации из фильмов Тарковского. В них напрочь 
отсутствовали признаки земного благополучия, зато их обитатели легко переводили 
с древних языков, понимали толк в восточной музыке, упивались тонкостями учения 
Кришнамурти или Карлоса Кастанеды. Мы сидели на табуретках, досках, циновках и 
не чувствовали неудобств. Заброшенные в мир советской истории, в московскую 
пучину и в эти квартиры – слушатели вдруг соприкасались с чем-то огромным, 
большим, начинали дышать свободно и могли лететь на крыльях духа в другие миры 
и страны, друг к другу или парить над Землей, как птицы. Так и осталось в моей 
памяти и сновидениях воспоминание ищущего духа, московского аскетического быта 
с домашними воронами и взгляда в бездну истории и судьбы с бесстрашием 
молодости и любви… Хотя напротив сидел непостижимый Коля Дзен, и это была с ним 
последняя встреча… но еще не зналось… трагедия еще была впереди. Пока же только 
предощущение „Соляриса“ и странное ускользающее воспоминание, что он пошлет нам 
ответы на тайные муки нашей души».
[5]
В то время (1980-1981 гг.) все такие семинары, а на мой иногда собиралось до 
50-ти человек, были под наблюдением КГБ, поэтому я никогда не был уверен, чем 
закончится очередное собрание. Мы спрашивали незнакомых, которые пришли впервые,
 кто их пригласил, присматривались к ним, вычисляя стукачей, но Бог миловал, и 
все закончилось благополучно. Я за год с неболь