от всех контактов с земным миром. В рассматриваемом логии отречение от  мира
- основное условие достижения царства божия.  Под  царством  божиим.  первые
христиане понимали тысячелетнее  царство  добра  и  справедливости,  которое
должно установиться на земле после второго пришествия Христа. Словосочетание
"царство божие" употребляется и в Евангелии от  Марка.  Но  в  Евангелии  от
Матфея более частым становится выражение "царство небесное" {См.,  например,
Евангелие от Марка (10:23): "Как трудно имеющим богатство войти  в  царствие
божие"; Евангелие от Матфея  (19:23):  "Трудно  богатому  войти  в  царствие
небесное".}. Появление этого выражения связано с общим  спадом  напряженного
ожидания конца света и  распространением  веры  в  потустороннее  воздаяние,
спасение на небесах.
     Приведенный  неканонический  логии  представляется  одним   из   весьма
древних,  восходящим  к  первым  христианским  группам  из  иудеев.   Но   в
канонические евангелия  это  речение  включено  не  было,  так  как  оно  не
соответствовало настроениям тех христиан, которые стремились  приспособиться
к окружающему их миру, и не могло быть принято  новообращенными  язычниками.
Формирующаяся церковь, естественно, не признала  священности  этого  речения
Иисуса.
     Среди оксиринхских логиев есть речение, которое  не  имеет  аналогий  в
Новом завете, но оно включено в Евангелие Фомы: "Говорит  Иисус.  Где  будут
двое, там они не будут без бога, и где будет  один  одинок,  там  я  с  ним.
Подними камень, и там найдешь меня, рассеки дерево - и там".  Как  и  многие
речения,  этот  логии  многозначен.  Его  могли  воспринимать  как  слова  о
повсеместном присутствии божества, как разлитость его в  природе.  Вероятно,
именно  так  он  воспринимался  читателями  и  слушателями  Евангелия  Фомы.
Египетским христианам было близко представление  о  присутствии  божества  в
природе; в Египте издревле были распространены культы  животных,  гор,  реки
Нила. Могло быть и другое, более простое восприятие этого речения:  реальное
присутствие Иисуса рядом с верующими, его помощь в их работе.  На  древность
этого  речения  указывают  семитизмы  {Семитские  языки  -  языковая  семья,
включающая многие древние (в  том  числе  древнееврейский  и  арамейский)  и
современные (например,  арабский)  языки.}  в  греческом  тексте.  Некоторые
современные комментаторы  оксиринхских  логиев  предполагают  здесь  скрытую
полемику с текстом из ветхозаветной  книги  "Екклезиаст":  "Кто  передвигает
камни, тот может надсадить себя, и кто колет дрова, тот может  подвергнуться
опасности от них" (10:9). В противоположность "Екклезиасту",  логии  как  бы
освящает  тяжелый  человеческий  труд.  Но  для  составителей   новозаветных
евангелий и для тех деятелей церкви,  которые  отбирали  "священные"  книги,
этот логии был неприемлем именно в  силу  своей  чрезмерной  многозначности,
некоторого языческого привкуса. Они стремились создать учение по возможности
стройное и устранить противоречивые толкования его.
     Здесь представляется уместным затронуть вопрос  о  том,  почему  вообще
древние христианские речения многозначны. Какую роль играли в речениях  (как
и в  притчах,  о  которых  мы  будем  говорить  в  связи  с  апокрифическими
евангелиями) все эти метафоры, усложненные образы, аллегории? При ответе  на
этот вопрос нужно иметь в  виду,  что  религиозные  проповедники  обращались
прежде всего к чувству верующих, убеждали их  не  логикой,  а  вдохновением.
Многозначная  образность  заставляла  слушателей  не   понимать   смысл,   а
догадываться о нем, и эти догадки воспринимались  как  озарение  свыше.  Для
первых христиан проникновение в аллегории речений было как бы проникновением
в тайны, которое связывало верующих  между  собой  и  отделяло  их  от  мира
язычников,  непосвященных  в  эти  тайны.  Однако  естественным   следствием
многозначности этих образов  было  существование  множества  их  толкований,
которые часто противоречили друг другу. Христианство не только по  существу,
но и по способам выражения не могло быть  единым  учением,  если  только  не
запретить, как это и сделала  в  свое  время  ортодоксальная  церковь,  сами
толкования.
     Как уже говорилось, некоторые оксиринхские логии частично  совпадают  с
каноническими текстами. Например:  "Говорит  Иисус.  Город,  построенный  на
вершине горы и укрепленный, не может ни упасть, ни быть  сокрытым".  В  этом
логии речь идет о христианском учении, которое должно быть увидено  всеми  и
которое нельзя  уничтожить.  В  Евангелии  от  Матфея  это  речение  дано  в
сокращенном виде: "Не может укрыться город, стоящий на верху  горы"  (5:14).
Такое сокращение можно объяснить образным строем логия. Вероятно он  получил
распространение до первого иудейского восстания, во всяком случае до  взятия
Иерусалима римлянами. После разгрома последнего образ  укрепленного  города,
который не может быть разрушен, должен был вызывать негативные ассоциации  с
недавними событиями и не оказывал уже желаемого  воздействия.  У  создателей
евангелий, включенных в Новый завет, для сокращения этого речения могли быть
и соображения социального порядка. По Матфею, Иисус  сравнивает  с  городом,
стоящим на верху горы, своих учеников. Сравнение же  с  городом  укрепленным
звучало, возможно, слишком  воинственно,  оно  больше  соответствовало  духу
Апокалипсиса Иоанна, чем духу новозаветных евангелий.
     Споры о царстве божием на земле, о сущности страшного суда, которые шли
между христианами на протяжении I-II вв., нашли свое  отражение  в  логии  о
воскрешении мертвых, который  также  представлен  в  Новом  завете  в  более
кратком варианте: "...все, что не находится перед взором твоим и что сокрыто
от тебя, будет открыто, ибо нет ничего сокрытого, что не стало бы  явным,  и
погребенного, что не было бы воскрешено".  В  Евангелии  от  Матфея  (10:26)
отсутствуют слова о воскрешении погребенного. Образ воскресения  из  мертвых