сильно отличается от Иисуса синоптиков. Он уже при жизни озарен таким
ореолом божественности, что это замечают даже посторонние люди. При этой
концепции прикосновение
Иуды к его лицу казалось кощунством. И Иоанн, единственный из евангелистов,
не говорит об иудином поцелуе. В изложении Иоанна есть и другие
особенности. Например, в аресте Иисуса в саду Гефсиманском участвовали,
согласно Иоанну, не только люди первосвященника, но и римские воины. И, что
самое странное, все они, и евреи и римляне, при виде Иисуса охваченные
внезапной боязнью, пали пред ним ниц. Иоанн, должно быть, хотел с помощью
этого исторически невероятного инцидента показать, что даже злейшие враги
узнавали в Иисусе сына божьего. В соответствии со своей концепцией он
пропускает также волнующую сцену агонии Иисуса, не желая, должно быть,
подчеркивать его человеческую телесную природу.
Когда задумываешься над обилием разнящихся друг от друга деталей в кратком,
но доктринально очень важном сказании, поражаешься тому, как произвольно
обращаются евангелисты с фактами. Каждый из авторов излагает события по-
своему, так, как ему подсказывает воображение или проводимая им идея.
Каждый добавляет и убирает различные подробности по собственному
усмотрению. Неудивительно поэтому, что многие библеисты сомневаются в
том, имели ли вообще место в истории события на горе Елеонской, во всяком
случае те, о которых рассказывают евангелисты. Поневоле напрашивается вывод,
что и здесь народную фантазию творчески оплодотворили образы Ветхого завета
и что весь этот эпизод биографии Иисуса родился под влиянием знаменитой
сцены с Моисеем на горе Синайской. Если кто-нибудь задаст себе труд сравнить
оба текста, он обнаружит в них ряд аналогий. Впрочем, сами евангелисты
наводят нас на след ветхозаветной родословной, заверяя, что на горе Елеонской
все происходило во исполнение предсказаний пророков (Матфей, 26:31; Марк,
14:27; Иоанн, 15:25).
Возможно, что Иисус скрывался в густой оливковой роще Гефсимания и там его
арестовали. Все другие детали, которыми сопровождается этот эпизод у
евангелистов, являются, вероятнее всего, плодом коллективной фантазии
христиан, то есть типичным произведением фольклора. А фольклор, как
известно, легко подвергается изменениям и дополнениям, по мере того как
течет время и сменяются человеческие поколения. Но неужели фантазия
простого народа могла создать столь поэтически совершенную, волнующую и
исполненную жизненной правды сцену страданий Иисуса, так глубоко
проникнуть в психологию человека в решающие минуты его жизни? Тем, у кого
возникнут сомнения на этот счет, мы хотим напомнить, что именно в народном
творчестве заключена всегда самая достоверная правда о человеке. Это
понимали писатели, художники и композиторы всех времен, всегда охотно
обращавшиеся к этому источнику. Что касается эпохи, когда рождалось сказание
о страстях Иисуса, то нельзя забывать, что это было трагическое для угнетенных
и обездоленных время. Можно сказать, что любой нищий, любой раб переживал
тогда свою Гефсиманию. Сказание о душевных муках Иисуса на горе Елеонской,
прежде чем его записали евангелисты, должно быть, долго передавалось из уст в
уста приверженцами Иисуса, являясь метафорическим изображением их
собственных переживаний.
В связи с этими расхождениями хочется остановиться еще на одном
таинственном эпизоде, описанном Марком, который библеисты тщетно
пытаются разгадать по сей день: "Тогда, оставив его, все бежали. Один юноша,
завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за ним; и воины схватили
его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них" (14:50-52). Кто был тот
таинственный юноша? Почему он очутился рядом с Иисусом, одетый в одно
лишь покрывало? Почему Марк не называет его по имени? Вокруг этого
строились самые различные гипотезы. Христианские исследователи склонялись
к предположению, что евангелист рассказывает тут о себе и именно поэтому этот
эпизод не известен остальным трем авторам евангелий. Скептики возражали, что
в таком случае незачем было Марку скрывать имя юноши. Современные
исследователи в большинстве своем считают, что здесь опять-таки народная
фантазия заполняла белые пятна в биографии Иисуса, пользуясь пророчествами
Ветхого завета. Ведь Иисус был мессией, предсказанным пророками. А значит,
все пророчества должны были сбыться в его жизни. В данном случае
источником вдохновения могла послужить фраза из книги пророка Амоса, где
сказано: "И самый отважный из храбрых убежит нагой в тот день, говорит
господь" (2:16). Прочтя внимательно сказание, в которое вкраплены три фразы о
юноше, мы с удивлением обнаружим, что, если их убрать, не образуется
никакого пробела в повествовании, рассказ остается связным и
последовательным. Поэтому не исключено, что история с нагим юношей -
более поздняя вставка, сделанная каким-нибудь компилятором или
переписчиком. Еще более загадочен и любопытен образ Иуды. Известно, какую
роковую, чреватую трагическими последствиями роль сыграл он в драме
Страстной недели, но, в сущности, мы о нем ничего не знаем. Евангелисты
сообщают о нем очень скупо, только Матфей рассказывает, что он раскаялся в
своем поступке и покончил с собой. Что касается мотивов иудиного поступка,
то о них высказывался лишь Иоанн, но то, что он сообщает, малоубедительно и,
по-видимому, преследует цель пробудить в читателе презрение. Согласно его
версии, Иуда, будучи казначеем, злоупотреблял доверием Иисуса и крал деньги
из общей казны. Стало быть, он был просто жалким воришкой и именно из
жадности к деньгам дал священникам подкупить себя и предал Иисуса.
В эту весьма упрощенную версию трудно поверить. Вряд ли Иуда был таким уж