разных сектах (например, в палестинских и сирийских сектах последователей 
Иоанна Крестителя, в упомянутых выше группах почитателей Гермеса Трисмегиста); 
эти секты, группы и философско-религиозные школы не были связаны между собой и 
часто враждовали друг с другом. Проникнув в христианство или, наоборот, 
восприняв отдельные элементы христианского учения, гностические учения (может 
быть, вернее было бы сказать гностический способ мировосприятия) становятся 
важным фактором христианского движения. В дошедших до нас произведениях 
христианских писателей II в. (особенно второй его половины) и начала III в. 
много места уделяется борьбе с гностицизмом, с идеей гносиса.
      Гностический подход к миру и его «спасителю» (воспринятый, вероятно, 
через дуализм эбионитов, через учение о логосе Филона и еще какие-то источники, 
о которых до сих пор идут споры в науке) проявился уже в некоторых 
произведениях Нового завета. Характерно в этом отношении начало Евангелия от 
Иоанна: «В начале было слово (в греческом подлиннике – логос. – И. С.), и слово 
было у бога, и слово было бог» (1:1). Этот логос, по Иоанну, и был Христос: 
«Слово стало плотию, и обитало с нами…» (1:14), т. е. извечно существующий 
логос воплотился в Иисусе. В четвертом евангелии нет рассказа о рождении Иисуса 
от Марии. Образ Иисуса в нем существенно отличается от пророка иудеохристиан, 
черты которого сохранились в первых трех канонических евангелиях. Основное 
требование к последователям нового учения, вложенное в уста Иисуса, – обрести в 
себе дух. Только те, кто действительно имеют в себе частицу божественного духа, 
могут достичь царства божия. «Если кто не родится от воды (т. е. крещения. – И. 
С.) и духа, не может войти в царствие божие. Рожденное от плоти есть плоть, а 
рожденное от духа есть дух» (3:5-6). В этом положении чувствуется влияние 
гностической идеи о том, что ничто телесное не может спастись. В Иисусе из 
Евангелия от Иоанна меньше человеческих черт, чем в герое остальных евангелий 
Нового завета. Когда ученики предлагают ему еду, он отвечает им: «У меня есть 
пища, которой вы не знаете… Моя пища есть творить волю пославшего меня и 
совершить дело его» (4:31-34). Подобные примеры можно умножить. Некоторые 
ученые полагают, что среди источников четвертого евангелия наряду с традицией, 
использованной и в других евангелиях, было собрание речений чисто гностического 
толка. Другие считают, что автор этого евангелия сам внес в свое сочинение 
абстрактно-гностическую струю под влиянием различных религиозных учений.
      Элементы гностического подхода можно обнаружить и в посланиях Павла. Для 
автора этих посланий главное в Иисусе – победа над мировыми силами зла; 
человеческая природа и человеческая биография Иисуса его, по существу, не 
интересуют. В первом послании к коринфянам упоминается деление всех людей на 
телесных, душевных (Душевные – те, кто обладают не только физическими 
ощущениями, но и душой как совокупностью эмоций (они способны испытывать любовь,
 чувство дружбы и т. п.)) и духовных («пневматиков», т. е. тех, кто обрел в 
себе частицу божественного духа, пневмы). К последним причисляются не все 
верующие, а апостолы и пророки, т. е. те, кто активно проповедует новое учение, 
и прежде всего, конечно, сам автор посланий. Отчетливее всего гностические 
черты выражены в послании к ефесянам, по-видимому наиболее позднем послании из 
тех, авторство которых приписывается Павлу. Однако и в Евангелии от Иоанна, и в 
посланиях существуют важные отличия от тех учений, которые христианские 
писатели II в. называли гностическими.
      Основным отличием новозаветного христианства от гностических учений было 
неприятие им самого понятия гносиса (мистического слияния с божеством), которым 
гностики заменяли веру в бога. Иным у христиан было и восприятие мира. Ни в 
Евангелии от Иоанна, ни в посланиях Павла не отрицается возможность спасения в 
царстве божием, даже если его наступление откладывается на неопределенное время.
 В Евангелии от Иоанна сатана – олицетворение зла – неоднократно назван «князем 
(в греческом подлиннике – правитель. – И. С.) мира сего» (12:31; 14:30; 16:11), 
причем подчеркивается, что «князь мира сего осужден». У Павла говорится о «боге 
века сего», который ослепил умы неверующих (2 Кор. 4:4), и о «духе мира сего» 
(1 Кор. 2:12). Если представление о «боге века сего», вероятно, связано с 
представлением о том, что миром правят злые силы, то ограничение его власти 
этим веком, этим миром, который будет осужден, уже чисто христианское положение,
 вошедшее затем и в ортодоксальное учение: возможно наступление иного века и 
иного мира. Очень трудно было, по-видимому, отказаться от веры в эту 
возможность, которой жили первые христиане и которая пронизывает древнейшую 
христианскую традицию. Существенным отличием было также положение о том, что 
спастись могут все верующие в Христа (верующие, а не овладевшие мистическим 
знанием об истинном боге); плотские (телесные) люди тоже могут приобщиться к 
богу и стать духовными (автор Первого послания к коринфянам укоряет христиан: 
«Вы еще плотские…»).
      Идейный строй Евангелия от Иоанна и отчасти посланий Павла, а также 
знакомого уже нам Евангелия Петра отражает переход от эсхатологических чаяний 
иудеохристиан, ожидавших близкого конца света, к мистическим откровениям 
христиан-гностиков. Не исключено также, что ряд формулировок, напоминающих 
гностические сочинения, внесены в эти произведения переписчиками и редакторами 
в разгар борьбы ортодоксального направления с последователями гностических сект.
 Во время этой борьбы происходило не только размежевание, но и заимствование.
      Время Антонинов усилило в христианстве, как и в других 
религиозно-философских течениях, настроения пессимизма и индивидуализма. 
Распространению этих настроений способствовало само относительное «спокойствие» 
империи при первых Антонинах, что создавало впечатление неизменности «мира 
сего». Неожиданный же для современников кризис конца II в. породил у 
большинства населения империи ощущение хаоса и дисгармонии. У христиан